чист, великодушно позволяя солнцу выглянуть в просвет и порадовать обитателей Цитадели редким в здешних краях закатом.
Вот только сомнительно, чтобы Хантеру со товарищи было сейчас до созерцания природных красот. С юго-востока к Казантипу двигалось чудо намного более интересное. Правда, назвать его красивым язык не поворачивался. И оттого лучезарная улыбка высунувшегося из-за туч солнца казалась, наверное, обитателям Цитадели не радостной, а откровенно издевательской. И немудрено. Ведь еще до того, как светило закатится за горизонт, на месте величественной крепости раскинется огромный укатанный пустырь…
Что творилось в данную минуту на стенах Цитадели, я не видел – ее и Жнеца разделял еще добрый десяток километров. Но вид со спины «миротворца» на купающийся в закатных лучах оплот Ордена открывался великолепный; жаль, Ипат не мог насладиться перед смертью такой незабываемой картиной. Между движущимся и стоящим на месте исполинами не маячила ни одна преграда, достойная их могучих габаритов. Мы приближались к южному берегу пересохшего Акташского озера, фактически соединившего его и черноморское побережье острова извилистым пятидесятикилометровым каналом. Сколь впечатляющий, столь же бесполезный водосборник для ежедневно льющих в Крыму дождей.
Впрочем, мне, да и Командору, тоже было сейчас не до любования закатом. Упустившие нас с Ипатом гарпии продолжали тем не менее кружить над вентиляционным каналом, явно чуя, что иного пути возврата у диверсантов нет. Заходящее солнце давало уже недостаточно света для моей маскировки, но оставаться ни в колодце, ни рядом с ним я не мог. Генераторный отсек обладал стальными стенами шестиметровой толщины и всего одной отдушиной (по крайней мере других таких шахт мы тут не обнаружили). Поэтому можно легко предугадать, куда хлынет выброшенная при взрыве генератора энергия и что будет с человеком, оказавшимся вблизи от точки ее выброса.
О том, что мнемотехник достиг цели раньше, чем сталтехи добрались до него, я понял, когда вытянул из колодца трос и отцепил от брони кошку. Звук, донесшийся в этот момент из вентиляции, я расслышал даже сквозь прочую какофонию шумов. Это был не грохот взрыва, к которому я готовился, а раскатистый треск, похожий на тот, что издает река в разгар ледохода. Начавшись в шахте, треск быстро окружил меня со всех сторон так, словно я и впрямь очутился посреди вскрывшейся ото льда реки. Одно странно – сколько я ни озирался, так и не обнаружил поблизости ни единой заметной трещины.
Да уж, тут было с чего струхнуть! Особенно если вдобавок задрать голову и заметить, как оживились гарпии при моем появлении. Но страх для меня – все равно что плетка для беговой лошади. Он лишь подстегнет меня на обратном пути к центру связи, где томились в ожидании товарищи. Вероятно, камеры авиаботов зафиксировали наше проникновение в генераторный отсек, но все дальнейшие события Динара и Жорик вряд ли видели.
Подобрав трос, я помчался назад без оглядки, петляя как заяц, поскольку не сомневался, что на сей раз точно попаду под шквальный огонь. Однако странное дело: гарпии у меня над головой носились, не переставая, а выстрелы всё не раздавались. Ни одной, даже короткой неприцельной очереди! Налитое закатным багрянцем солнце мне уже не благоволило. Напротив, его тускнеющие лучи делали меня видимым и вынуждали отбрасывать длинную, заметную с воздуха тень. Но авиаботы со странным единодушием вели себя так, будто меня здесь не было! Или моя персона их больше не интересовала, а оживились они вовсе по иной причине?
Я, конечно, ничего не имел против такого равнодушия ко мне со стороны гарпий. И почти догадывался, чем оно вызвано. Треск! Я не пробежал и полпути между вентиляционными каналами, а эти звуки усилились настолько, что стали напоминать не ледоход, а крошащийся от вершины до основания ледник. Мне стоило немалых усилий воли улепетывать, не оглядываясь, но игнорирующие меня авиаботы малость притупили мой страх. После чего во мне тут же взыграло закономерное любопытство. И я уже не мог удержаться от искушения хотя бы одним глазком увидеть, что за трескучую аномалию породила наша диверсия.
Как должны взорваться разом несколько тысяч «Сердец зверя», я себе примерно представлял. Но обстрелянная Ипатом гора артефактов оказалась не столь предсказуемой. В чем явно следовало винить не ее, а систему, которая связывала между собой «Сердца» и служила материалом для двигателя Жнеца. Разумеется, я имею в виду те самые семь полупрозрачных глыб и сеть волокон, что из них произрастала.
Что же еще, как не эта пронизавшая исполина загадочная дрянь, вызывало такой треск? Не знай я, откуда он исходит, мог бы подумать, что сам Всевышний, отчаявшись изменить мир к лучшему, осерчал и взялся со злости раздирать на лоскуты небо и Землю. Воистину, если подобный конец света действительно когда-нибудь разразится, он будет звучать только так и не иначе.
Первое, что я узрел, когда оглянулся, был мощный столп света. Он бил из генераторной вентиляции в небеса и упирался в нависшие над нами тучи. И не просто отбрасывал на них яркое пятно, а заставлял те сиять вокруг него в радиусе порядка полукилометра. Но, пожалуй, главным чудом была не масштабная иллюминация, а фосфоресцирующий снег, что густыми хлопьями валил из светового небесного круга и вот-вот должен был накрыть собой Жнеца. Очевидно, этих странных осадков и испугались гарпии, разлетающиеся в панике прочь от них и от «миротворца».
Зрелище завораживало не только размахом, но и своей откровенно «рождественской» неуместностью, пусть даже в Крыму погода порой преподносила и не такие сюпризы. Впрочем, самое любопытное ожидало меня впереди, когда я смекнул, что светящиеся хлопья – не снег, а сгустки непонятной полупрозрачной материи. Они не падали, а вращались вокруг луча, будто кружащая в небе огромная стая белых птиц. Я был чересчур взбудоражен и напуган, чтобы дать этому явлению хотя бы мало-мальски разумное объяснение. И потому лишь стоял и таращился на него, не в состоянии предсказать, чем оно для меня обернется: благом, гибелью или ничем особенным.
А затем сквозь броню генераторного отсека – то есть практически из всей кормовой части биомеха – наружу прорвались сотни подобных, но более мелких лучей и лучиков. Похожий эффект можно наблюдать в джунглях или густом лесу, когда выглядывающее из-за туч солнце вдруг пробивается через листву множеством ярких световых стрел. Треск при этом участился и перерос в душераздирающий рев – так, словно каждый кубический сантиметр оболочки Жнеца раскалывался на кусочки, а те в свою очередь крошились на еще более мелкие фрагменты. Чудилось, будто вместо генератора в его утробе зарождалось маленькое солнце. Только излучало оно не тепло, а лютый холод, от которого стальное тело движущегося исполина не плавилось, а ломалось как стекло.
Фосфоресцирующие хлопья взвились и закружились таким плотным вихрем, что он затмил не только мелкие лучи, но и центральную фигуру композиции – световой столп. И эта масштабная круговерть разыгралась практически рядом со мной.
Нет, я вовсе не собирался бежать. Разгоревшееся во мне любопытство удерживало от этого и заставляло досмотреть светопреставление до конца. Причем не важно, чьего конца, – шоу или моего. Оба этих вероятных события вряд ли были отделимы друг от друга. Я лишь попятился, но вместо того, чтобы сделать несколько шагов и остановиться, вдруг взял и, резко оторвавшись от Жнеца, полетел спиной вперед, словно выпущенный из пращи камень.
Парадоксально, но факт: именно благодаря тому, что отрыв был сильным, а полет продлился несколько секунд, я умудрился избежать травм при последующем падении на броню. Этого времени вполне хватило, чтобы развернуться в воздухе и приземлиться аккурат на полусогнутые ноги. После чего сделать несколько перекатов подряд и благополучно остановиться, отделавшись лишь парочкой ушибов и ссадин. Болезненных, но, по шкале
