действительности у меня был готов ответ и на этот провокационный вопрос. – Каюсь, Учитель: рука не поднялась ту картину уничтожить. Подумал, а вдруг ее рисовал кто-то из мастеров, которые ватиканские соборы и прочие знаменитые церкви разукрашивали? Представил, как их освященные самим римским папой пальцы касались вот этой вещи, какую я держу, и аж затрясло всего от страха. Кто я такой, чтобы уничтожать реликвию, которая старше меня на двести или триста лет? Вот почему решил просто похоронить ее в земле да забыть о ней навсегда. Знаю, что все равно согрешил, но иначе не мог… Умоляю, Учитель, скажи, что ты мне веришь! Сам посуди: желай я нажиться на этом, зачем мне закапывать картину и хранить ее в земле столько времени? Не проще было бы сразу отнести ее на Обочину и продать тамошним скупщикам?
– Ты поступил совершенно правильно, Цефон. И я рад, что у тебя хватило тогда ума не погубить эту историческую вещь. – Дьякон одарил меня добродушной улыбкой, однако его взгляд мне не понравился. Слегка отрешенный, многозначительный взгляд, какой бывает у человека, когда он говорит одно, но думает при этом совсем иное. – Разумеется, я тебе верю, а как же иначе? И то, что ты вовремя вспомнил об этой картине, мне по душе. Греховная картина, как и грешник-человек, также может искупить свое преступление, какое она совершила, нарушив своим существованием дарованные нам Господом священные заповеди. Конечно, она искупит не полностью, а лишь частично. Но разве мы не простим ей нанесенное Пламенному Кресту оскорбление, если эта реликвия поможет нам заполучить оружие для борьбы с неверными? Простим! И милосердно даруем ей жизнь, передав человеку, который, искренне заблуждаясь, видит красоту в той мерзостности, какая там изображена.
Ловко выкрутился, черт бородатый! Не менее ловко, чем я. Надо же до такого додуматься: покаянная картина, искупающая своей продажей собственную греховную сущность! На основании такой казуистики Дьякон мог бы даже махровой порнографией спекулировать. А что? Да запросто! Всего-то дел: объявить, будто она искупает свои грехи перед человечеством, помогая секте вести ее нескончаемую Священную войну…
– …Как жаль, что тебе неведомо название полотна и имя мастера, который его написал, – с досадой заметил пророк. – Уверен, это помогло бы мне решить вопрос с твоей епитимьей.
– Быть может, Учитель, тебе поможет фотоснимок картины, который я сделал перед тем, как закопать ее в парке Горького? – предложил я.
– Час от часу не легче! – всплеснув руками, воскликнул Дьякон. – И когда ты, паршивец, собирался рассказать мне об этом своем прегрешении?
– Но ведь моя исповедь еще не закончена, разве не так, Учитель? – заюлил я, подобострастно глядя ублюдку в глаза. – Вот я и каюсь тебе в этом сейчас. Ты же сам учил меня, что на исповеди важно соблюдать порядок и что нельзя вываливать на голову исповедника все свои грехи разом, как из мешка…
– Когда это я тебя такому учил? Что-то не припоминаю. – Бородач на миг задумался, но потом махнул рукой: – А, ладно, может, и учил, почему нет? Давай сюда свою фотографию и иди. Буду думать, как мне с тобой быть.
– Как прикажешь, Учитель! – Я вынул из поясного чехла мини-комп Цефона, но прежде чем открыть нужный файл и передать Дьякону «вещдок», напомнил: – А что мне делать с последним грехом? Ты отпустишь его или прибавишь к тем, какие я искуплю епитимьей?
– Хорошо, уговорил: этот мелкий грех я, так уж и быть, тебе отпущу. – Было заметно, что пророку не терпится от меня избавиться. Как хотелось надеяться, затем, дабы не мешкая связаться с Дровосеком. – Итак, мой ученик, ответь: зачем ты сфотографировал и потом носил с собой сей бесстыдный снимок?
– Ну, понимаешь, Учитель, просто иногда по ночам меня посещают разные греховные мысли. И когда их накапливается слишком много, они начинают меня одолевать. После чего я…
– После чего ты глядишь на это фото и занимаешься втихаря рукоблудием? – нетерпеливо перебил меня пророк, сжав мои пространные оправдания в один короткий, четкий тезис.
– Да, Учитель. – У меня не оставалось иного выхода, как признать этот тезис справедливым.
– Но ты искренне раскаиваешься в содеянном, не правда ли?
– Все душой, Учитель! Раскаиваюсь и прошу у Господа и у тебя прощения.
– Вот и хорошо! – похвалил меня Дьякон и подытожил: – Раз раскаиваешься, значит, волей, данной мне Пламенным Иисусом-воителем, я отпускаю тебе этот малый на фоне прочих твоих проступков грех. Ты полностью искупишь его, когда выйдешь из церкви, встанешь перед ней на колени и прочтешь вслух пятьдесят раз подряд «Меч Господень», а затем еще тридцать раз – «Пусть сгинут нечестивцы!» Да будет так! Аминь! Ступай с богом, мой ученик. Но не уходи далеко. Возможно, скоро я вновь тебя призову и оглашу мое решение насчет твоей епитимьи…
Глава 4
Указанные мне к прочтению молитвы отсутствовали в официальных церковных молитвословах, поскольку были придуманы самим Дьяконом и имели хождение лишь среди его воинственной паствы. Как правило, вдохновение накатывало на пророка лишь в ходе его экзальтированных проповедей, в другое же время музы посещали его не слишком охотно. Видимо, поэтому за всю историю своей секты он насочинял от силы дюжину молитв. Да и те были короткие и мало чем отличались одна от другой – моя тренированная память выучила все до одной за считаные минуты.
Однако, когда чтение молитв назначалось в качестве наказания, их краткость компенсировалась внушительным количеством повторов. И халтурить при этом строго- настрого воспрещалось. Декламировать Дьяконовы вирши праведнику следовало столь же прилежно, как школьнику – стихи на уроках литературы: громко, с чувством, с толком, с расстановкой. А иначе Учитель мог разгневаться и заставить нерадивого «отрока» вести счет прочитанных молитв сначала.
Выйдя из храма, я повернулся лицом к его главным воротам, принял коленопреклоненную позу и приступил к чтению. Трофейные четки помогали мне не сбиться со счета, а профессиональные навыки – обдумывать попутно варианты развития событий и стратегию моих дальнейших действий.
Хитрый Дьякон предпочел первый вариант. Это меня огорчило, так как я упустил отличную возможность убить одним выстрелом двух зайцев. Ну да хрен с ним, со вторым! Ушел так ушел – разделаюсь сначала с первой подстреленной добычей. Тем паче на прицеле
