лишь то, что видел в руках у Дьякона некий сосуд. Который он, к слову, именует вовсе не Чашей, а ни много ни мало Священным Граалем. С виду же этот сосуд кажется самым обычным кубком. Примерно таким, какой мне в училище на соревновании по бегу вручили. Но ясен пень, что, не будь посудина праведников артефактной, они на нее даже не взглянули бы.
К счастью для меня и на горе бедолаги Семеркина, мне довелось тогда подсмотреть, какими необычными свойствами обладает Грааль «Пламенного Креста»…
Солнце в позапрошлогоднее Рождество светило ярко, на небе не было ни облачка, и лишь следы на снегу могли выдать меня околачивающимся у церкви праведникам. Выполняя поручение Мерлина, я явился в Сосновый Бор разведать, не Дьякон ли, случаем, причастен к недавнему исчезновению видного исследователя Зоны, академика Поликарпа Семеркина. И подоспел аккурат в самый драматичный момент.
Дьякон, этот религиозный фанатик и самозваный пророк, гроза всех работающих в Пятизонье ученых, уже воздвиг возле храма эшафот, привязал к торчащему посреди него кресту свою очередную жертву и готовился сжечь ее во славу святой Троицы и «Пламенного Креста». Так же, как сжег доселе еще десятка два подобных Семеркину «приспешников Сатаны и Антихриста».
Дьякон истово ненавидел ученых, считая их адскими слугами, оскверняющими своим присутствием и деяниями священную землю Зоны. И раз уж на календаре было Рождество, значит, секта «Пламенный Крест» никак не могла обойтись без очередного жертвоприношения. Разве только сегодня сектанты почему-то поторопились и устроили аутодафе не вечером, как обычно, а на рассвете.
По этой причине нам и не удалось вызволить Семеркина из их лап. Благодаря собранной мной информации уже в обед к Неопалимой Купине могли бы прибыть армейские чистильщики. Но поскольку хитрый Дьякон изменил свои праздничные планы, мне оставалось лишь засвидетельствовать гибель еще одного жреца науки, в буквальном смысле сгоревшего на своей опасной работе.
Опасаясь нарваться на дозоры сектантов, я не стал приближаться к Неопалимой Купине, а устроил себе наблюдательную позицию в руинах через дорогу от нее. Облаченные в черные доспехи с ярко-оранжевыми крестами на рукавах, окружившие эшафот праведники напоминали торчащие из снега еле тлеющие головешки. Разве что дыма они не источали, но вскоре и он должен был здесь появиться. Пророк уже толкал свою рождественскую проповедь и готовился вот-вот включить сокрытый под помостом бензиновый факел.
Я был премного наслышан о жутких деяниях «Пламенного Креста», но не припоминал, чтобы мне рассказывали об имеющемся у сектантов ритуальном сосуде с претенциозным названием «Священный Грааль». Стало быть, он появился у них недавно. И, возможно, являл собой обычную чашу для причастия, найденную праведниками либо в Неопалимой Купине, либо в какой другой церкви Пятизонья.
Поначалу я не придал этой утвари особого значения, пусть даже пророк обзывал ее столь напыщенно и не выпускал из рук во время проповеди. Речь его не блистала оригинальностью, но благодаря ораторскому мастерству и артистичности Дьякона единоверцы внимали каждому его слову. И откуда только у бывшего байкера, каким он был в прежней жизни, взялись такие таланты?
Поняв, что опоздал и что академика не спасти, я собрался было ретироваться восвояси – не было никакого желания смотреть на агонию сжигаемого заживо человека, – но тут выступление пророка приняло весьма необычный поворот.
Вырезав церемониальным ножом на груди у Семеркина крест, Дьякон собрал текущую кровь в кубок, провозгласил: «И да свершится суд Господень!» – а затем скинул балахон и остался на морозе перед паствой в одних драных штанах. Это меня заинтриговало и заставило повременить с отступлением. Омовение кровью грешника перед аутодафе – о такой детали мне тоже ничего не было известно. Что ни говори, а фантазия у главного праведника и впрямь кипучая. Жаль только, направлена не в то русло.
Однако я не угадал. Омовением здесь и не пахло. Взойдя на помост к Семеркину, Дьякон громогласно изрек: «И коли взял я на себя бремя быть на земле десницей Божьею, то служить мне вашим проводником и опорой до самого конца! Ибо милостив Всевышний, и готов он поддержать всякого несущего свой крест даже на пути в геенну огненную!» Молвив это, пророк приблизился к жертве и крепко обнял ее, будто прощаясь со старым, добрым другом. И не успел я презрительно сплюнуть при виде этого паясничанья, как вдруг из-под стальной решетки, на которой стоял крест, взметнулся вверх яростный столп огня. Он моментально охватил и Семеркина, и заключившего его в объятья Дьякона. Дикие, безудержные вопли обоих разлетелись по округе вместе со зловещим воем пламени, бившего фонтаном из открытого на полную мощь бензинового факела.
У меня от неожиданности отвисла челюсть. Первое, что промелькнуло в мыслях: кто-то из ассистентов пророка крупно облажался и слишком рано открыл вентиль горелки. Или сделал это со злым умыслом, дабы освободить для себя в секте место лидера и вдохновителя. Но так или иначе, а Дьякону пришел конец, и это известие наверняка обрадует не только ученых, но большинство сталкеров Пятизонья.
И лишь потом мне бросилось в глаза, что толпа праведников ничуть не удивлена случившимся. И все они, в отличие от меня, взирают на эшафот с восторженным благоговением.
Я еще больше оторопел: ну и дела! Пришел на разведку, а угодил черт знает куда! Об отступлении, само собой, пришлось забыть. Хоть и ненавистны мне были такие зрелища, теперь уйти из Соснового Бора, не досмотрев, чем закончится это представление, было бы попросту глупо.
Спустя несколько секунд вентиль на факеле был прикрыт. Обгорелый с ног до головы, орущий Дьякон разомкнул объятья, отшатнулся от оставленного жариться на медленном огне академика и упал подле него на помост. К самоистязателю моментально подскочили два ассистента, которые сбили с него одеялом пламя и не мешкая спустили пророка на землю. После чего один из них расторопно, словно врач реанимационной бригады, поднес ему к губам тот самый кубок с жертвенной кровью.
Поить Дьякона приходилось насильно, поскольку, обезумевший и орущий от боли, он вряд ли сейчас что-либо соображал. Провозившись с ним почти минуту, помощники влили ему в рот последние капли мерзкого пойла и дружно отстранились, оставив все еще дымящегося пророка биться в агонии на снегу.
Затаившая дыхание паства продолжала наблюдать за ним, не обращая внимания на горелый смрад, что уже долетел и до меня – находящегося вдали от места казни невидимого свидетеля.
А дальше началось самое интересное. Дьякон еще кричал и корчился от боли, когда покрывающий его тело сплошной ожог начал исчезать, а кожа – мало-помалу приобретать сначала пунцовый, а потом и нормальный оттенок. Сгоревшие до самых корней волосы и борода пророка тоже принялись отрастать с невероятной скоростью и прекратили свой рост, лишь когда вытянулись до прежней длины. Вырывающийся из горла Дьякона крик стих, вместе с ним исчезли конвульсии, а еще через четверть минуты самоистязатель начал шевелиться и елозить по снегу, явно пытаясь встать.
Бдительные ассистенты вновь подскочили к пророку, накинули на него одеяло и помогли подняться на ноги. Воскресшего качало из стороны в сторону, но выглядел он совершенно не пострадавшим, и взгляд его был вполне осмысленным; вернее, настолько осмысленным, насколько вообще может быть таковым взгляд религиозного фанатика.
А несчастный Семеркин уже не кричал и не дергался в опутывающих его цепях.
