тревогу, терзающую внешне спокойного Максуда. Спать он, судя по всему, и впрямь не намеревается. А вот Туков недолго раздумывал в одиночку и все-таки уснул. Прочие «фантомы» также спят, и только Эдик не последовал их примеру, да еще зачем-то растолкал меня.
Зачем, выясняется быстро. Едва я усаживаюсь на кушетке, художник сразу же протягивает мне планшет со своей новой работой. Очевидно, той самой, на которую не удалось взглянуть Кленовской. Впрочем, пока я спал, Эдику не составило бы труда написать еще парочку картин. Однако памятуя, с какой неспешностью он рисовал в последнее время, полагаю, я не ошибаюсь, и мне на суд представлен именно тот рисунок, о каком я думаю.
Почему Ольге не разрешено глядеть на него, можно догадаться сразу – ей он очень сильно не понравился бы. И не только ей, но и каждому из нас, включая меня. Но почему-то я оказываюсь единственным зрителем, кому оказана честь оценить работу Эдика. Сомнительная честь, сказать по правде. Он счел, чтобы я непременно это сделал, но с какой целью, хотелось бы спросить? Если то, что изображено на рисунке, воплотится в реальность, свидетелями этому станем мы все, а не я один. И из всех «фантомов» лишь Тихон Рокотов будет заранее готов к такому повороту событий. В том случае, конечно, если я не разболтаю эту тайну остальным.
Не разболтаю. Когда я перевожу растерянный взгляд с картины на художника, тот подносит палец к губам и выразительно мотает головой. Намек более чем очевиден. Мне велено помалкивать, хотя как удержать такое в секрете, ума не приложу.
Моему взору предстает узкая и прямая, как стрела, дорога. А точнее, ее конец, ибо если она и тянется дальше, мне этого уже не видно. Дорогу перегораживают уродливые вооруженные фигуры, в коих безошибочно угадываются багорщики. Их много, и они стоят сплоченно, плечом к плечу. Над головами у них клубится или сизый дым, или туман, но я склонен считать, что это – Душа Антея. А за ней – очень странный полосатый фон. Не то темнота «Кальдеры», расчерченная веером лучей сотен прожекторов, не то бледное небо, покрытое черной решеткой теней. Можно всматриваться хоть до ряби в глазах, но так и не обрести окончательную уверенность, какой именно задний план запечатлен на рисунке.
Зато ключевой его персонаж, как и в случае с Яшкой, не вызывает ни малейших сомнений. Нет, это не Ольга, как подозревалось, не я, не Хакимов и никто из спящих «фантомов». Прямо посреди дороги, на пути у армии багорщиков стоит, опустив руки и понурив плечи, маленький одинокий мальчик. Невозможно не узнать в нем Эдика, пусть он повернут к зрителю спиной и не держит в руках свой неизменный графический планшет. Ребенка и молчунов разделяет не больше дюжины шагов. Разумеется, на его выдержанных в духе минимализма картинах расстояние – вещь довольно условная. Но в данном случае мне отнюдь не кажется, что встреча нашего пророка с нашими же злейшими врагами лицом к лицу – лишь художественная аллегория. Слишком все здесь правдиво и не аллегорично. А длинная прямая дорога на рисунке – бесспорно, мост, на который нам предстоит в скором времени взойти. И тот факт, что рядом с Эдиком отсутствуем мы, тоже говорит о многом.
– Зачем ты мне все это показываешь, малыш? – шепотом интересуюсь я, возвращая ему планшет. – Неужто намекаешь на то, что у нас нет ни шанса добраться до противоположного берега? И как я должен спасти тебя от этих чудовищ? Нам надо немедленно выдвигаться в путь?
Эдик неторопливо оборачивается и пристально смотрит на жерло тоннеля, по которому мы пришли на станцию. Смотрит внимательно и явно прислушивается. После того, как Сурок нагородил новые завалы и угомонился, с той стороны до нас больше не долетело ни звука, и сейчас я тоже ничего не слышу. И Хакимов не слышит, а иначе моментально поднял бы тревогу. Да и мальчик не кажется взволнованным и насторожившимся, что вроде бы должно меня успокоить.
Не успокаивает. Эдик сохранял невозмутимость во время нашего бегства из театра и при последнем столкновении с багорщиками, поэтому сегодня я убежден, что этот ребенок вообще не способен открыто проявлять свои эмоции. И даже, упаси бог, сбудься его последнее пророчество, малыш глядел бы в глаза собственной смерти с тем же вселенским смирением, с каким он делал это на своем рисунке. Неужели маленький мудрец знает о ней то, чего не знаем мы, и эта правда начисто лишает его страха?
Мальчик смотрит назад чересчур долго. Я уже намерен повторить свой последний вопрос, как вдруг получаю на него предельно четкий и лаконичный ответ. Но не от Эдика, а от Сурка, который после долгого молчания вновь напоминает о себе настойчивым грохотом. И грохот этот заметно отличается от прежнего буйства, с каким не догнавший нас кибермодуль кидался на завалы.
Во-первых, новый шум относительно размеренный и напоминает не погром, а звук работающего двигателя – гигантского и, судя по лязганью, довольно изношенного. Во-вторых, вибрация от этого рокота такова, что пол на станции теперь дрожит не переставая. Подскочив с кушетки, я чувствую, как мои зубы и поджилки подхватывают этот навязчивый ритм, хотя испугаться по-настоящему я еще не успел.
Ну и, в-третьих, зловещее громыханье медленно, но неумолимо приближается. Тряска усиливается, а из ведущего к «Октябрьской» тоннеля показываются клубы серой пыли. Значит, Сурок вовсе не сдался, как нам подумалось. Не иначе он или какой другой здешний кибермодуль сумел найти способ пробиться через завалы и сейчас приближается к «Речному вокзалу» с очевидными для всех нас намерениями.
Мне даже не нужно кричать «подъем». Чуткие «фантомы» подрываются с кушеток, хватают оружие и готовы к бою, еще толком не сообразив, что стряслось. А впрочем, о чем тут вообще гадать, верно? Ни одна из случившихся с нами за минувшие сутки перемен не была к лучшему. Вот и новая не предвещает в этом плане никаких позитивных сдвигов.
Кроме, пожалуй, одного. Да и тот является скорее приговором, а не благом: нам не надо терзаться сомнениями, куда отступать и что лучше предпринять – удариться в бегство или занять оборону. Что ни говори, а в отсутствии выбора тоже есть порой свои плюсы. Особенно когда каждая потраченная на раздумья секунда может стать для нас фатальной…
Глава 18
Вероломный Сурок вынудил нас сорваться с места и пуститься в бега на полтора часа раньше. За это время темнота снаружи окончательно сгустилась бы, что здорово увеличило бы наши шансы на благополучную переправу. В принципе, ее можно начинать и сейчас, но я сомневаюсь, что восемь человек останутся незамеченными на открытом мосту, который хорошо просматривается с обоих берегов. Теперь соблюдать конспирацию и вовсе незачем. Знай себе беги во всю прыть да молись, чтобы Сурок подольше буксовал в завалах. Вполне вероятно, что на другом берегу нас уже поджидает уйма новых проблем, но пока приходится иметь дело лишь с одной – той, от которой мы, увы, не сумели отвязаться днем.
Бежим по проброшенной между путей решетчатой дорожке для путевых обходчиков. Она такая же узкая, как тоннельная, только идет на одном уровне, не вынуждая нас прыгать по лесенкам и натыкаться на все подряд. Невысокие, чуть выше колен, перильца ограждают дорожку справа и слева, а сама она гудит под ногами, выдавая наше присутствие всей окрестной нечисти. Вряд ли наш топот не слышен за шумом водоворота. Его мерный рев, конечно, силен, но не настолько, чтобы полностью заглушить гремящие по металлу шаги семерых взрослых человек. По крайней мере, под мостом нас наверняка слышно отменно.
Пялиться по сторонам некогда – мы смотрим вперед и только вперед. Однако нельзя не
