Ярость Антея

рисунок, как не показал его Кленовской и Хиллу, и это совершенно ничего не изменило бы. Потому что пророчества маленького немого художника нельзя изменить, сколько ни старайся. Они всегда сбываются именно так, как им предначертано сбыться. Отныне я абсолютно уверен: Эдик предвидит то, что вскоре произойдет, безо всяких «возможно». И раз мы с ним знаем, что ему суждено стоять в одиночку перед армией молчунов, значит, он будет стоять перед ней, как бы я ни пытался этому помешать.

Неужели лишь ради осознания этой истины пророк ознакомил меня со своим последним откровением? Но что конкретно оно должно мне дать за считаные минуты до смерти? Или я просто неправильно его истолковал и на самом деле Эдик хотел донести до меня совсем другую мысль?

Едва багорщики замирают, как у них поверх голов начинает сгущаться белесая муть. Та самая, что также присутствует на пророческой картинке. Mantus sapiens собственной бесформенной персоной. Откуда она изливается – из тоннеля, земли, тел своих носителей или отовсюду сразу, – в сумраке не определить. Концентрация ее не столь высока, как в энергетических потоках Бивня, и по незнанию образовавшуюся над молчунами завесу можно счесть дымом или паром. Однако вряд ли кто- то из нас ныне способен поддаться такому заблуждению. Мы видим перед собой именно то, что должны – нашего главного врага. Он бессилен против нас, «фантомов», в своем естественном обличье и непобедим в компании своей армии.

Мы понятия не имеем, что означает вражеское бездействие. Озадачены все, кроме, как выяснилось, Эдика, прячущегося за нашими спинами. Вернее, уже не прячущегося. Едва облако над молчунами сгустилось и стало непрозрачным, как мальчик совершенно неожиданно для нас протискивается между мной и Ольгой и решительно устремляется прямо навстречу врагу.

Первой на его непредсказуемый фортель реагирует Кленовская. Бросив автомат, она в три прыжка настигает беглеца, подхватывает его на руки и поспешно тащит малыша обратно. Мы расступаемся, пропуская их, после чего вновь смыкаем строй, заслоняя Ольгу и Эдика от возможного ответного выпада противника.

– Куда это ты намылился, паразит, а?! – грозно и в то же время растерянно интересуется «фантомка», опускаясь перед мальчиком на колени и хорошенько встряхивая его за плечи. – Что с тобой? Совсем спятил?

Эдик, однако, на нее не смотрит и, кажется, даже не слушает. Отвернувшись, он не сводит глаз с молчунов и распростертого над ними туманного полога. А когда Кленовская немного расслабляется, «паразит» тут же вырывается от нее и снова пытается проскочить сквозь нашу шеренгу с явным намерением удрать к противнику.

Мы с Мишей пребываем начеку и не пропускаем мальчика, а Ольга по-быстрому ловит его и теперь держит крепко, позволяя ему разве что свободно дышать, а все остальное – ни- ни.

– Вы только гляньте, что сопляк вытворяет! Как нарочно, честное слово! – обращается к нам Эдикова опекунша, едва не плача от обиды. Пролитые ею по Сиднею слезы еще не высохли, а тут еще ребенок взялся третировать нас своими крайне неуместными выходками. – Ладно бы еще обратно бежал, так ведь нет – прямо в лапы к этим уродам рвется! Да что с ним такое стряслось?

Вопрос остается без ответа. Никто не может дать объяснение охватившей Эдика нездоровой активности. А он продолжает настойчиво вырываться из рук Ольги, не позволяя ей подобрать оружие и вернуться в строй. Вряд ли ее неучастие способно как-то повлиять на исход грядущей битвы, но Кленовскую такой расклад, разумеется, не устраивает. Она раздражена тем, что сейчас ей приходится заниматься откровенной глупостью, ее нервирует внезапно заартачившийся Эдик и тяготит утрата близкого друга… Без сомнения, Ольге тяжелее, чем всем нам вместе взятым. Но не связывать же ей, в конце концов, мальчика по рукам и ногам, когда развязывать его, скорее всего, будет уже некому?

Прямо безумие какое-то! И что за припадок приключился с нашим ясновидящим художником? Рвется он в битву или просто-напросто потерял от страха рассудок? Но в его глазах нет и намека на панику! В них по-прежнему царит спокойствие маленького Будды, совсем не вяжущееся с одержимостью, с какой этот ребенок пытается сбежать от опекунши.

Тем временем Душа Антея над головами молчунов собирается в плотное облако симметричной формы, похожее на повернутую рогами в небо лиру. Сразу за этим Ефремов опускает автомат стволом вниз и, удивленно вскинув брови, таращится на туманный сгусток так, будто тот принял облик не лиры, а обнаженной красотки.

– Что с вами, Лев Карлович? – любопытствую я, полагая, что удивить всезнающего академика, да еще стоящего на пороге смерти, может лишь нечто воистину грандиозное.

– Я ее слышу… Или нет, скорее чувствую! – отзывается тот, возбужденно переминаясь с ноги на ногу. – Она посылает сигналы… Одинаковые… Один за одним.

– Какие сигналы? – Охватившее Ефремова волнение передается не только мне, но и Мише.

– Судя по всему, инфразвуковые, – уточняет геолог. – Нам их не расслышать, но я достаточно хорошо знаком с Mantus sapiens и теперь могу различать, когда она подает голос, а когда молчит. Не спрашивайте, как мне такое удается – видимо, это что-то на уровне инстинктов. Просто поверьте на слово, ладно?

– И о чем разумная мантия вас информирует? – спрашиваю я.

– А почему вы решили, что она сигнализирует именно мне? – округляет глаза Лев Карлович.

– А кому еще? – в свою очередь, удивляюсь я. – Не нам же, верно? Мы, в отличие от вас, с Душой Антея отродясь не заигрывали и общения с ней не искали.

– Ваши домыслы, Тихон, абсолютно необъективны, – возмущается академик, – потому что, кроме меня, среди нас есть еще один человек, способный расслышать сигналы Mantus sapiens. Готов поспорить на что угодно – он забеспокоился именно по этой причине!

– Матерь Божья! – ошарашенно восклицаю я и, обернувшись, гляжу на удерживаемого Ольгой Эдика. И не я один. Все мы сейчас смотрим на него так, словно видим малолетнего художника впервые в жизни. Лишь Кленовская, кажется, не удивлена сделанному нами открытию. А может, и удивлена, но по ее хмурому, опухшему от слез лицу этого не определить.

Пауза затягивается почти на полминуты. За это время малыш так и не прекратил попыток освободиться от заботливой, но крепкой хватки своей опекунши. А мы наблюдаем за ним и раздумываем над выдвинутой Ефремовым гипотезой. Отнюдь не беспочвенной, надо отметить.

– Черта с два, профессор! – наконец высказывается Ольга, явно со зла понизив в звании светило мировой геологии. – Несете всякую ересь! Разве не понятно: мальчик просто до смерти напуган, вот и дергается! В конце концов, даже у такого спокойного ребенка, как Эдик, терпение не беспредельно. Посмотрела бы я на вас после того, как вы в таком нежном возрасте пережили бы нечто подобное!.. Тише, тише, малыш! Все в порядке, я с тобой! Не бойся, я никому не дам тебя обидеть, клянусь!

Эдик не унимается. На Ольгины успокоения он не реагирует, а продолжает вырываться и неотрывно глядеть на облако разумной мантии. А оно успело за это время видоизмениться из «лиры» в фигуру, похожую на греческую букву «лямбда». Какой смысл носят эти метаморфозы, Ефремов сказать затрудняется. Однако он полон решимости это выяснить и