ее зубами. Я был, конечно, сильнее обезьяны, но сатана дал ей увертливость и дикую злобу, — и между нами началась бешеная борьба. Я, напрягая все силы, стремился сорвать ее с себя. Она же вцепилась в мои длинные, спутанные волосы, исступленно кусала мне плечи и спину. Я ощущал, как кровь струями течет по спине, изнемогал от усилий и боли и уже чувствовал, что подлая тварь одолевает меня; ее лапа постепенно выскальзывала из моей левой руки. И тогда в отчаянии и яростной злобе я бросился на скамью и со всей силы ударился спиной об стену, припечатав к ней проклятую обезьяну. Как она завизжала! С какой яростью впились ее зубы в мое плечо! Вонзи она их с такой же силой мне в мою шею, я был бы мертв. Я ответил на ее визг таким же диким воплем и с удвоенной силой ударился о стену снова. Раздался слабый треск, лапа в моей руке дернулась и обмякла. Я почувствовал, что обезьяна бессильно висит сзади. С торжествующим криком я поднял руки и увидел ее труп с запрокинутой болтающейся головой. И, снова радостно вскрикнув, я швырнул тварь под окно. Труп глухо ударился о стену и шмякнулся на пол. Обезьяна, вытянув лапы, лежала на боку; голова ее закинулась, зубы щерились, глаза были широко открыты. Я поспешно отвернулся и захохотал.
Почти тотчас по окончании борьбы в камеру вошел мой сторож. Он поглядел на меня, а я с презрением указал ему на убитую тварь. Он покачал головой и усмехнулся. Я был весь в крови, голова кружилась. Я сказал:
— Месье! Позовите господина Касима! Мне нужна медицинская помощь. Где мой докторский сундучок?
Тюремщик молча выслушал меня и пожал плечами.
— Месье Касим! Месье Касим! — проговорил я и сделал знак рукой, будто приглашал его в свою темницу. Тюремщик хмыкнул и, не говоря ни слова, повернулся и вышел. Господи, думалось мне, за что такие страдания? И что за чудовищная нелепость! Я, французский врач, приехавший оказывать медицинскую помощь его Величеству падишаху Фарруху Сийяру, сижу непонятно за что в тюрьме. Более того, в помощи нуждаюсь я сам!» Sana gloriosa domina «, — бормотал я, обмывая раны оставшейся в кружке водой. Что я еще мог сделать?
Потом я рухнул на скамью. Я совсем ослаб от борьбы, от волнения, от потери крови, в висках стучали молоточки. Через несколько минут я забылся в каком-то полусне.
Несколько раз я просыпался от жгучей боли в плечах и спине, вновь забывался, не то спал, не то грезил. В бреду страшная обезьяна продолжала со мной борьбу, я чувствовал ее острые зубы, рвущие мое тело, ее цепкие лапы, вырывающие мои волосы и царапающие спину. Я наносил ей удары, кричал и приходил в себя. Потом снова впадал в дремоту и снова переживал борьбу. И так до наступления следующего дня…
14 июля, суббота
Смутно помню, что я пришел в сознание от неясного шума, может быть, шепота, наполнявшего мою тюрьму. Я сел, поднял тяжелую голову, повернулся к окну и вздрогнул от ужаса и отвращения. Неясный шум исходил из-под окна, где лежала дохлая обезьяна. Теперь вместо нее возвышалась желто-красная куча, которая шевелилась и слабо жужжала. Мухи. Страшные, желтые, красноголовые, жирные. Они были гораздо крупнее наших сине-зеленых навозных мух. Жужжащие стервятники слетелись на падаль, и я не решался их спугнуть, боясь, что они набросятся на меня самого. Мухи влетали и вылетали через окно, поднимались всей массой и снова спускались. Я не осмелился сойти со скамьи и только осторожно дотянулся до кружки с водой, потому что от жажды и внутреннего жара у меня высохли рот и горло.
Потом я сидел и, словно заколдованный, смотрел на эту шевелящуюся кучу, а зной все усиливался и усиливался, и, казалось я сижу не в темной камере, а в раскаленной печке.
Мгновениями я терял сознание, потом опять смотрел на копошащихся мух. Иногда из-под их желто-красной массы вдруг появлялась морда дохлой твари, и я видел ее белые, злобно ощеренные зубы. А зной делал свое дело, и скоро камеру наполнил удушливый смрад разлагающегося трупа. Голова моя кружилась, тело горело, мучительно болели раны. И ко всему еще этот запах, от которого у меня переворачивалось все внутри!
Войдя, мой тюремщик отшатнулся, на лице его отразилось омерзение, и он торопливо переменил мне пищу и воду. Я вновь, ухватив его за плечо, просил позвать месье Касима или хоть убрать падаль, но сторож сильно ударил меня в грудь и поспешил уйти. Впервые я почувствовал отчаяние. Мухи от шума хлопнувшей двери поднялись тучей и загудели. Я увидел весь труп, вздувшийся, как гора; шерсть сползла с него клочьями. Постепенно темнело, и наконец наступил полный мрак, но и в непроглядной тьме я видел ощеренные белые зубы, а страшный смрад, казалось, струями лился прямо на меня. Все это не шло ни в какое сравнение с тем, что я привык видеть и ощущать в анатомическом театре парижской медицинской школы г-на Роже, где долго практиковал. Жара была невыносима. Я снова потерял сознание. Стало светать, я пришел в себя и потянулся за пищей, но едва проглотил горсть риса, как все внутри меня замутилось и меня стошнило.
Вдруг я услышал глухой треск и с содроганием оглянулся. Вздувшийся горою труп вдруг стал меньше; из него по полу полилась мутная зеленоватая жидкость, а воздух наполнился таким смрадом, что я лишился чувств и упал… Затем один за другим сменялись периоды бодрствования, забытья, бреда. Раны мои покрылись струпьями засохшего гноя; боль иногда заставляла меня кричать. Вокруг уже вился целый рой страшных мух, и я все время видел оскаленные зубы мертвой обезьяны…
15 июля, воскресенье
Deo gratias!
Я очнулся на каменных плитах ам-каза. Надо мной раскинулось синее небо, и свежий воздух вливался в грудь. Я захотел повернуться на бок и застонал от боли в спине. Она была чем-то замотана. Я хотел было пощупать ее и с трудом согнул руку, но этот момент в поле моего зрения возник Надир и сказал:
— Не трогай, сахиб джи! Надир положил мазь Надир положил листья. Все пройдет.
Его сморщенное коричневое лицо осветилось улыбкой, он погладил меня по руке.
— Спасибо, Надир! Ты добрый человек и верный слуга. Скажи, какое сегодня число и день недели?
Его ответ поразил меня. Поистине, подумалось мне, после десяти дней мучений со мной произошло настоящее воскресение из мертвых, как некогда это случилось с нашим Господом Иисусом. Я перекрестился, тихо пробормотав:» Salvo Deus, Pater et Filius et Spiritus Sanctus «, — и снова обратился к Надиру:
— Где месье Касим? Что означает все случившееся со мной? И кто такой Омихунда?
— Хузур позволит, Надир скажет! — ответил старик, поворачиваясь и почтительно указывая на важного господина, сидевшего рядом на ковре.
Я увидел молодого человека лет тридцати, с красивым лицом европейского типа, в белой одежде и таком же тюрбане. Его правая рука от локтя до плеча была замотана грязной тряпкой и висела у груди на перевязи.
— Говори! — махнул он здоровой рукой Надиру.
— Месье! М-м-м, — Надир немного замялся и, с трудом подбирая французские слова, продолжал: — Несравненный падишах Фаррух Сийяр в тюрьма, во дворец в Дели нет. Там большой люди — братья-саиды Абдулла и Хусейн Али. Они приказал месье посадить тюрьма. Они сказал — месье не табиб, не доктор, месье — джадугар, колдун, месье — джасус, шпион. Они сказал — месье судить, месье казнить. О-о-о! Омихунда есть, — он хмыкнул и поправился, — был большой человек в этот крепость. Тут пришел великий пахлаван, богатырь Бадмаш-ака, и много-много сипай, — Надир почтительно поклонился в сторону молодого человека, а тот важно кивнул. — Он убил Омихунда, убил Касим. Теперь мы его слуги, да благословит Аллах его! Теперь он…
