голову.
* * *
Царица простерлась перед Конаном ниц. Она склонила голову, и волосы ее волной разметались по полу. Он в смущении шагнул назад, но Аринна на четвереньках, словно псина, поползла вслед за ним.
— Я прошу тебя о последней милости, — сказала царица. — Я знаю, что ты не отказал бы в этом и самому подлому человеку, грязному зверю, убийце родного отца! Не откажи в этом и мне, я недостойна быть царицей! Но я рождена царицей. И если я не могу быть ею, значит, я вообще не могу быть!
— Я не понимаю, о чем ты меня просишь, — сказал Конан.
— Не лги, не лги мне! Ты все понимаешь. Я хочу, чтобы ты убил меня. Отрежь мне голову, я больше не могу находиться в этом теле!
— Нет, нет, Аринна, я не могу!
— О, варвар, я знаю, ты обязательно сделаешь это, когда я расскажу тебе все. Мой отец мертв, мой город мертв, я осталась одна, мне незачем жить. Все, ради чего я существовала, все, что я любила, теперь находится по ту сторону жизни — и я тоже хочу туда. Я хочу идти вслед за своим отцом и своим народом! Все погибло, все погибло! Мне осталось только одно — смерть.
— Я не могу, — повторил Копан.
Аринна вдруг вскочила на ноги и метнулась к обезглавленному Ривалу.
— Аринна! — воскликнул Конан.
Царица схватила ятаган Ривала, повернула лезвие к себе, запрокинула голову и сильным ударом перерубила себе горло.
Кровь хлынула ей на грудь, изо рта выдулся кровавый пузырь. Ноги царицы подкосились, и она рухнула на пол. Голова ее глухо стукнула о камень.
— Аринна! — вновь вскричал Конан.
Тело царицы мелко задрожало, потом его свели судороги. Оно выгнулось дугой и забилось, словно рыба, только что попавшая на берег, и стало раздуваться. Одежда лопнула, вслед за одеждой лопнула и кожа. Но под ней уже почти не было крови. Из вздувшегося и лопнувшего живота полезли не внутренности, как ожидал Конан, а черные щупальца.
Они становились все больше и больше, и сквозь них прорастали шипы. Между шипами появилось нечто вроде волдырей. Нежно-розовые поначалу, увеличиваясь в размерах, они бледнели, делаясь похожими на веки мертвых птиц. Затем они стали лопаться — под ними оказались рты-присоски, похожие на рты миног.
Шея Аринны вытянулась и разорвалась. Голова полностью отпала, а из обрубка шеи вылезло что-то похожее на гриб. Утолщение наверху гриба напомнило Конану вершину башни храма Шеват — со всех четырех сторон имелись овальные выступы.
Щупальца оперлись о пол, и останки Аринны изменили положение. Теперь гриб принял вертикальное положение. Сходство с башней Шеват усилилось еще больше. Овальные выступы наверху все более и более походили на лица. Проступили нос, глаза, губы. Глаза одного, из лиц неожиданно распахнулись и уставились на Конана. Рот открылся и оттуда показался зеленый язык.
— Уходи, воин, уходи скорее, пока я вновь не почувствовала голод! — глухим низким голосом, эхо которого заметалось по замку, молвила преобразившаяся царица. — Тьма, тьма кругом…
Конан почувствовал, что от ужаса все волоски на его теле встали дыбом. Щупальца Аринны извивались, хватали и бросали предметы, она с трудом сдерживала себя.
Конан выскочил в окно и спустился тем же путем, каким поднялся в замок. Ауна и тени бросившихся к нему волков приветствовали его возвращение. Зубы одного из зверей проделали на его руке борозды, прежде чем киммериец успел разрубить ему живот. Другому волку он рассек горло, третьему — хребет, четвертый в ужасе перед столь могущественным человеком присел на задние лапы, и Конан с размаху всадил лезвие ему в череп, пригвоздив к земле.
Утро восьмого дня, в шести дневных переходах от Шевата, в городе Хедаммат, Конан встретил в конюшне таверны, где конюший позволил ему переночевать. Конан со скрипом потянулся, ощупал пояс и направился в таверну.
Он оказался там не первым посетителем. В таверне находился еще один человек. Конан узнал его.
— Кулем! — вскричал Конан.
Кулем поднял мутный, печальный взгляд. При виде Конана взгляд этот немного прояснился.
— Садись, друг, — произнес Кулем и потянулся к заплечному мешку. — Ничего больше не осталось, кроме вот этого. — Он выудил на свет темно-красную глиняную бутыль. — Но эта последняя. Я все думал, когда распить ее, да все не решался. Но с тобой я готов распить ее прямо сейчас!
Они принялись, предаваясь каждый своим воспоминаниям, опустошать вместительную бутыль.
— Все мои близкие мертвы. Я одинок. Я потерял свою любимую рабыню, — сказал Кулем.
— А я потерял царицу, так и не обретя ее, — сказал Конан.
— Я потерял все свое достояние, напарника, клиентов, — продолжал Кулем. — Никого не осталось. Жизнь моя теперь ушла в прошлое. Словно я и не жил никогда, все случившееся со мной было не больше, чем сном. Ты — единственный, кого я знал в прошлой жизни. Ты — единственное подтверждение моего прошлого.
Таверна заполнялась народом.
— Я убил царя города Шеват! — послышался знакомый хвастливый голос. — Я прикончил старикашку. Я — и не кто иной, как я!
Конан тяжело посмотрел на Кулема и спросил:
— Ты, кажется, говорил, что с наемником все в порядке?
— Да, я так говорил, — сказал Кулем. — Всякому свойственно ошибаться.
Час спустя городские стражники обнаружили безголовое тело человека в одежде наемника, который валялся в канаве. Голову нашли днем позже. Мальчишки увидели, как собаки дерутся за что-то круглое. Собаки успели отгрызть уши. Губы были целы, но когда заглянули в рот, обнаружили, что там пусто, как в кошельке нищего. Главное сокровище — язык — отсутствовало.
