на мостовую. А все знали, что стражи не преминут ответить подобным образом, если какой- нибудь из камней заденет их.
Палка в этом отношении была гораздо более безопасным инструментом. Ею можно нанести удар с близкого расстояния. Главное — не попасть под путы и избежать встречи с ногой узника.
Рабы смотрели на Конана сочувственно. Торговцы плевались в его сторону, но достаточно равнодушно — просто так полагалось по ритуалу. Если бы они вели пленника, то другие тоже бы стали плеваться в знак солидарности.
Линфань высовывался из паланкина и кивками благодарил самых влиятельных людей. Линфаня знали все, и он знал всех.
От угла храмовой стены прошли по северной улице и двинулись напрямую ко дворцу. Дворец был окружен стеной, внутри которой располагались ходы для военных нужд и на город смотрели узкие бойницы.
Широкие западные врата были открыты, и люди непрерывным потоком входили во дворец и выходили из него.
Возле западной башни находилась площадь суда, выложенная коврами и уставленная сосудами с благовониями. По углам ее были воздвигнуты рамы, обернутые шелком с надписями старинным письмом. От вершины северной башни спускался канат, увешанный разноцветными флагами.
Площадь суда была заполнена самым разным народом. Были здесь и вендийцы в белых одеждах и с темной кожей, и кхитайцы р желтых и черных одеждах, и какие-то мрачные люди в грубо сшитых шкурах, и даже соплеменники Конана с одухотворенными лицами и тяжелыми посохами, которые обычно использовались для защиты, а не для того, чтобы опираться на них при ходьбе. Сейчас они праздно лежали у ног своих владельцев. Находилось здесь также несколько женщин и рабов.
Царица появилась на троне под полупрозрачным покрывалом. Трои несли двенадцать телохранителей. Они поставили трон на возвышение и уселись вокруг, поджав под себя ноги.
К трону приблизился человек с лысой головой, на которой выделялись непомерно большие уши. Он встал на колени и наклонил голову к Ыарице.
— Я — речь царицы Аринны, дочери этого города, — объявил он.
Тень на троне под покрывалом пошевелилась.
— Я знаю, — сказал человек, объявивший себя «речью царицы», — что первым делом на сегодня назначено важнейшее дело министра Линфаня, хранителя тайных покоев. Я знаю, что он считает себя оскорбленным чужеземцем, которого повстречал у ворот города. Так ли это, Линфань?
Линфань вышел вперед, поклонился и ответил:
— Да так, ваша мудрость!
— Скажи, Линфань, опора нашего города, любезный нашему сердцу человек, какие именно слова сказал чужеземец, осмелившийся оскорбить тебя?
— О, царица, я не могу произнести их, ибо они позорят трон!
— Разве наш трон столь слаб, что его могут опозорить слова какого-то чужеземца? Неужели его жалкие слова сильнее нашего трона?
— Но царица… — Линфань покраснел и обвел глазами присутствующих.
Улыбнулись только киммерийцы и две женщины с непокрытыми головами, в зеленых одеждах с блестками. Остальные смотрели на Линфаня с вниманием охотника, выглядывающего из засады.
— Царица… — повторил Линфань. — Уста мои не в силах сказать правду. Но солгать я не могу и поэтому отвечу правдой, облеченной в слова, которые, может быть, не столь сильно и опасно ранят слух присутствующих здесь граждан. Этот чужеземец, которого вы видите в путах, назвал меня, министра Линфаня, хранителя тайных покоев, тем словом, что обычно обозначает то, что выходит у человека через рот, но не является словом, добавив к этому слову эпитет, относящий его к тому разряду животных, на которых возят тяжести крестьяне.
Тень на троне иод покрывалом вздрогнула, и до присутствующих донесся смех царицы. Из вежливости все стали смеяться, хотя и не понимали, над чем.
— Что, что? — сказал человек, исполнявший роль «речи царицы». — Что ты сказал? Мы совершенно не поняли! Мог бы ты изъясняться попроще? Мы совершенно не понимаем, как такое витиеватое выражение вообще может кого-нибудь оскорбить!
Линфань стал красным, как заходящее солнце.
— Не могу не объявить правды, — произнес он. — Чужеземец назвал меня блевотиной осла.
Аринна снова засмеялась.
— И с этим ты пришел сюда, мой министр? — спросила она, с трудом подавив хохот. — Я не вижу в сказанном преступления. Чужеземец, возможно, ошибся, но когда он говорил это, он всего лишь говорил то, что думал в тот момент… Он свободно высказал свое мнение… Освободите чужеземца!
Телохранители Линфаня сняли с Конана путы.
— Мы доказали несправедливость твоего обвинения, уважаемый Линфань, — заявила царица. — Ты теперь должен возместить убытки, которые причинил обвиняемому. Он причинил тебе какие-нибудь убытки, Конан?
— Верните ему меч, — приказал Линфань. Один из телохранителей отправился к министру домой за мечом. Ему вручили флаг царского гонца, и он, выкрикивая «Дорогу! Дорогу!», понесся по улицам. За ним с гиканьем устремились мальчишки.
— Что касается моральных убытков… — заговорил человек-речь Аринны. — Какого возмещения, Конан, ты потребуешь?
Конан не ощущал особых моральных убытков, причиненных его достоинству. Он посмотрел на Линфаня и подумал, что не стоит требовать с него никакого возмещения. Министр был красен лицом и зол. Лучше уж лишний раз не дразнить тигра.
— Я полностью удовлетворен, — сказал Конан. Линфаня его великодушие разозлило еще пуще.
* * *
Линфань вернулся домой в жутком настроении. Ему хотелось немедленно содрать с кого-нибудь одежду и подвергнуть несчастного суровому наказанию. Едва министр успел войти к себе во двор, как на глаза ему попался старый раб о чем-то с улыбкой беседующий с наложницей. Линфань тотчас рассвирепел.
— Ты, червь, смеешь разговаривать с моей женщиной! — завопил он.
Телохранители немедленно бросились вперед и схватили обоих.
Линфань приказал носильщикам опустить паланкин и составить живую дорогу. Это было исполнено. Пока Лифань стоял на одном теле и делал шаг на следующее, тот человек, с которого он сошел, бросался вперед и вновь ложился под его стопу. Идти было не очень удобно. Тела колыхались, и через десяток шагов Линфаня охватило неприятное головокружение, но перед ним уже стояли пойманные преступники.
— Червь! — повторил Линфань. — Я прикажу содрать с вас обоих кожу.
Наложница побледнела, ноги старика подкосились, и девушка была вынуждена поддержать его. Линфань почувствовал облегчение.
— Отец! — со стоном в голосе проговорила девушка, обращаясь к старику и не глядя на господина.
Она не смогла удержать старика, и он осел на землю, а потом и повалился наземь, словно бурдюк с водой.
— О, господин! — опомнилась девушка, оставив старика и обратившись к Линфашо. В глазах ее стояли слезы. Она обняла обувь господина и принялась покрывать ее поцелуями. — О, господин!
Линфань сошел со спины носильщика, вырывая свою ногу у наложницы, которая потащилась за ней, не в силах отпустить.
— На этот раз я не буду приказывать содрать с вас кожу. Богиня милостива к слугам своих возлюбленных чад, но учтите, что все ваши прегрешения записываются в небесную книгу, и вам обязательно будет воздано по заслугам.
— О, благодарю, господин! — возопила наложница.
— Снимите с нее одежды и дайте ей десять ударов мягкой плетью по бедрам, — распорядился Линфань.
Ярость и гнев сменились желанием плотно пообедать. Линфань прошел в любимую из своих комнат, из окон которой можно было видеть снежную вершину горы Тасса.
Крики наложницы, доносившиеся со двора, ублажали его слух. Запахи, доносившиеся из кухни, возбуждали его аппетит. Он приказал своему флейтисту сыграть что- нибудь нежно-грустное, и велел принести сладкого вина.
Не успел он сделать, как следует, первого глотка — густое вино только начало течь по языку — как вбежал привратник и, бросившись на колени, доложил:
— К вам посетитель. Требует встречи с вами! — с этими словами привратник положил к ногам господина золотой брусок в мину весом.
— Хм, — вымолвил Линфань. — Пусть войдет. Перед Линфанем предстал высокий человек в богатой одежде. Лицо его чуть не лопалось от гордости и непомерной
