Дуротан рассмеялся и удивился себе: я еще могу смеяться? Оргрим усмехнулся — будто прошлое вспомнилось, будто исчезли на мгновение мертвая земля вокруг, ужасы прошедших лет, странная прозелень на коже.
Но смех прекратился — и унылое настоящее вернулось.
— Я приму — ради детей, — сказал Дуротан и отвернулся, глядя на запустение.
Земли изменились, поменялись и названия, ставшие злыми, резкими и страшными. Цитадель стали называть Цитаделью Адского Пламени, а земли вокруг — полуостровом Адского Пламени.
— Если оставить все как есть, уничтожение дренеев повлечет и гибель орков, — заметил Дуротан. — Мы уже начали ссориться. Вырывать кусок изо рта у детей, потому что земля изранена и не может нас прокормить. Демоны, скачущие вприпрыжку за чернокнижниками, способны лишь увечить и терзать, но не исцелять, не накормить страждущих.
— А кто-нибудь пытался вызывать стихии? — спросил Оргрим вполголоса.
Шаманство все еще было запрещено, но Оргрим знал: от отчаяния многие пытались вернуться к старому.
— Пытались — и все безуспешно. В ответ — мертвая тишина. Демоны охраняют Ошу'гун, и оттуда к нам надежда не придет.
— Значит, с нами покончено, — заключил Оргрим спокойно.
Глянул на Молот Рока, лежащий у ног. Интересно, пророчество о нем исполнилось? Может, Оргрим и есть последний в роду? Может, он уже принес спасение, а затем погибель, истребив дренеев? И какой справедливости теперь служить этому молоту? Ведь все вокруг умирает, и надежд на перемены нет.
«Желание выжить — сильнейшее из желаний», — думал Гул'дан, готовясь отойти ко сну.
Бывший шаман не терял надежды. Переселился в Черный храм, в специально обустроенную комнату, где разложил в порядке все, нужное для управления призванными демонами: осколки душ дренеев, особые камни для тварей побольше, снадобья для поддержания сил. Хватало и костей с черепами, и прочих символов смерти и власти.
В лампах тлели особые травы, чей пряный аромат будил видения.
Гул'дан упорно пытался вызвать их. И теперь разжег огонь в чаше, подождал, пока сухие щепки станут раскаленными углями. Напевая, швырнул на них сухие листья, стараясь не закашляться от едкого дыма. Затем улегся на кровать — может, кровать самого пророка Велена, да будет проклято его имя? — и быстро заснул.
И увидел сон. Сны не являлись с тех пор, как исчез Кил'джеден. Но это был, несомненно, провидческий, настоящий сон, пусть и пришедший в страшном и мрачном месте.
В этом сне Гул'дану предстало существо, смутно похожее на орка, в длинном плаще с капюшоном, закрывавшем лицо. Стройное существо, тоньше оркской женщины, но Гул'дан ощутил, непонятно как, что это мужчина. От хрупкого на вид незнакомца исходила неистовая, подавляющая мощь. Гул'дан вздрогнул. Незнакомец заговорил — и голос его оказался странно благостным, хотя слова свинцом давили на душу.
— Ты в отчаянии, ты растерян и беспомощен, — сказал незнакомец.
Гул'дан, испуганный, но обуянный любопытством, кивнул согласно.
— Кил'джеден пообещал тебе силу, власть и богоподобие, пообещал невиданное в твоем мире. — Мягкие, странные слова лились из-под капюшона, успокаивая и в то же время страша.
— Он обманул меня! — возразил Гул'дан, теперь скорее разозленный, чем напуганный. — Заставил нас разрушить наш мир и бросил умирать. Если ты явился от него, то…
— Нет, — обронил незнакомец, и Гул'дан сразу умолк. — Я пришел от владыки куда большего.
Из-под капюшона блеснули глаза.
— Я пришел от его господина.
— Господина? — По Гул'дановой коже побежали мурашки.
И пал наземь, когда в разум ворвались видения: образы Кил'джедена, Архимонда и Велена, какими те были давным-давно. Гул'дан увидел преображение эредаров в чудовищ и полубогов и почувствовал Великого, стоящего за ними.
— Саргерас! — выдохнул, ужасаясь и благоговея.
И ощутил невидимую под капюшоном улыбку незнакомца.
— Да, он — Великий, кто правит всем, кому повинуемся все мы. Гул'дан, вскоре ты поймешь: разрушение, уничтожение прекрасны и чисты. Всему суждено погибнуть и распасться. Ты можешь противиться — и быть уничтоженным, либо помочь — и получить награду.
Все еще напуганный непонятным существом, встревоженный и подозрительный, Гул'дан спросил:
— А что от меня требуется?
— Твой народ умирает. Ему нечего больше разрушать в этом мире. Нечем и выживать. Твоему народу нужно место, где много еды и питья, где много достойной убийства добычи. Теперь оркам смерть врага нужна больше пищи. Так дай же им вожделенной крови!
— Это кажется скорее наградой, а не заданием, — заметил Гул'дан недоверчиво.
— Это и задание, и награда, но не единственная, предлагаемая моим господином. Ты — глава Совета Теней, ты испробовал власти. Ты — величайший маг среди твоего народа, и ты знаешь, каково это ощущать. А можешь представить себя богом?
Гул'дан дрожал от вожделения и ужаса. Такое уже обещал Кил'джеден, но этот Саргерас на самом деле может выполнить обещание. Что может — Гул'дан почему-то не сомневался. Представить только: он, Гул'дан, протягивает руку — и сотрясается земля. Сжимает кулак — и навсегда замирают сердца. Из тысяч глоток рвется его имя, тысячи глаз смотрят жадно, неотрывно, благоговейно… Новые невообразимые удовольствия, новая власть… есть от чего потечь слюнкам!
— У нас общие враги, — продолжил незнакомец, — Я хочу видеть их мертвыми, ты хочешь новой добычи и новых убийств для твоего народа.
А, вот ты приоткрыл себя, чужак, сверкнул бледной кожей. Черная бородка и усы, тонкогубый рот, растянутый в ухмылке…
— От союза выиграем мы оба, — заключил незнакомец.
— В самом деле, — выдохнул Гул'дан и вдруг понял — шажок за шажком он приближается к чужаку, будто притянутый неведомой силой.
Заставил себя остановиться и добавил недоверчиво:
— И это все, чего ты хочешь от меня?
— Саргерас даст тебе все это и гораздо больше. — Незнакомец вздохнул. — Но он сейчас… пленен. Он лежит, заточенный в древней гробнице под кипящим океаном тьмы. Он жаждет свободы, жаждет вернуть былую власть и мощь, жаждет так, как твои орки жаждут крови, как ты — власти.
Так веди же орков в новый, плодородный, доверчивый мир. Дай их клинкам мягкую плоть! Победи тамошних насельников, усиль свой народ и с новой могучей силой присоединяйся ко мне ради освобождения моего господина. А его благодарность. Незнакомец ухмыльнулся снова, сверкнув белыми зубами. И вновь повеяло мощью, чудовищной силой, сдерживаемой лишь волей чужака.
