что Лок мог видеть ее зубы. Они были узкие, хорошо приспособленные для того, чтоб грызть и жевать; кроме того, они были маленькие, и два из них оказались длинней остальных. Зубы эти походили на волчьи.
Костер рухнул с ревом, рассыпая вокруг рои искр. Старик уже больше не пил, он лежал недвижно в долбленом бревне, а остальные люди сидели или лежали плашмя, и звуки пения вокруг костра постепенно замирали. Туами и сытая женщина неверной походкой прошли под деревом и скрылись, после чего Лок повернулся, чтоб проследить за ними. Сытая женщина направилась было к воде, но Туами схватил ее за руку и заставил вернуться. Они стояли, глядя друг на друга, сытая женщина казалась бледной с одного боку, откуда светила луна, и багровой с другого, где горел костер. Вскинув голову, женщина засмеялась прямо в лицо Туами и показала ему язык, а он уговаривал ее скороговоркой. Вдруг он сгреб ее обеими руками, тесно прижал к груди, и они стали бороться, тяжко дыша от усилий, но без единого слова. Туами перехватил женщину повыше, вцепился в спутанные волосы и потянул, так что лицо ее запрокинулось, исказившись от боли. Она подняла правую руку, впилась ногтями ему в плечо и рванула вниз, так же сильно, как он рвал ее за волосы. Тогда он притиснул лицо к лицу женщины и опрокинул ее назад, подставив колено. Рука его ползла кверху, покуда не обхватила ее затылок. Рука женщины, вцепившаяся в мякоть его плеча, ослабила хватку, скользнула неуверенно, обняла его, и вдруг они соединились, напряженно сопряглись воедино, чресла к чреслам, уста к устам. Сытая женщина стала сползать наземь, и Туами склонялся вослед. Он неловко упал на одно колено, а она обвила руками его шею. При свете луны было видно, как она повалилась навзничь, зажмурив глаза, тело ее обмякло, грудь вздымалась и опадала. Туами стоял на коленях и обшаривал шкуру, прикрывавшую ее бедра. Потом он издал звук, похожий на рычание, и набросился на нее. Теперь Лок опять увидал оскал волчьих зубов. Сытая женщина ворочала головой, лицо ее обращалось то в одну, то в другую сторону и опять исказилось, как в тот миг, когда она боролась с Туами.
Лок повернулся к Фа. Она все стояла на коленях и пристально оглядывала прогалину, в особенности раскаленную докрасна кучу бревен, и на шкуре ее тускло поблескивал пот. Внутри его головы вдруг вспыхнуло видение: он вместе с Фа забирает детей и убегает прочь с этой прогалины. Тут он насторожился. Приблизив губы к ее уху, он шепнул:
— Может, заберем детей сейчас?
Она отодвинулась ровно настолько, чтоб видеть его в меркнущем свете. Вдруг она содрогнулась, будто лунное сияние, которое проникало сквозь покров вьюнка, леденило, как зимний снег.
— Ждать!
Двое под деревом издавали громкие звуки, будто ссорились меж собой. Сытая женщина ухала, как сова, а Туами рычал, как бывает, когда человек старается осилить зверя, даже не надеясь одержать верх. Лок поглядел на них сверху и увидал, что Туами не только лежит с сытой женщиной, но и пожирает ее, потому что с уха у нее струилась кровь.
Лок забеспокоился. Он протянул руку и прикоснулся к Фа, но она только обратила к нему окаменелые глаза, и сразу ее тоже обуяло то непостижимое ощущение, которое было страшней, чем ощущение близости Оа, которое он сразу узнал, но так и не мог понять. Он поспешно отдернул руку и стал раздвигать листву, покуда не проделал отверстие, через которое были видны как на ладони костер и прогалина. Почти все люди скрылись в пещерах. Старика уже не было, только его ноги бессильно свисали над боковинами долбленых бревен. Мужчина, который ползал вокруг костра, теперь лежал ничком, уткнувшись лицом в землю средь округлых камней, в которых была пчелиная вода, а страж все так же торчал у заслона из кустов терновника, опираясь на палку. Но, вглядевшись пристально, Лок увидал, как он тихонько соскользает по этой палке, падает под кусты и лежит недвижно, а лунный свет играет на его обнаженной коже. Танакиль давно ушла, и вместе с ней сморщенная женщина, теперь прогалина стала всего лишь голой землей вокруг все еще красной, но заметно потускневшей груды дров.
Лок повернулся и глянул сверху на Туами и сытую женщину: они уже изведали верх удовольствия и теперь лежали недвижно, в поту, который поблескивал на их телах, источая тяжелый запах плоти и соблазнительный медовый дух, влитый в них из округлых камней. Лок поглядел на Фа, а она все безмолвствовала, и вид ее был страшен, она явно видела внутри головы нечто такое, чего не было в темноте под густым покровом вьюнка. Лок потупил глаза и невольно стал шарить рукой по трухлявому дереву, стараясь отыскать какую-нибудь еду. Но тут он, поглощенный поисками, вдруг почувствовал нестерпимую жажду, а уж почувствовав, больше не мог от нее избавиться. В смятении он поглядел вниз на Туами и сытую женщину, потому что изо всех поразительных и необъяснимых событий, которые происходили на прогалине, это было ему всего понятней и особенно разжигало любопытство.
Их свирепая волчья грызня кончилась. Казалось, они скорей стремились одолеть, сожрать друг друга, чем совокупиться, и об этом говорила кровь на лице женщины и на плече мужчины. Теперь, когда борьба прекратилась и восстановился мир или что-то, чему трудно было найти название, оба целиком предались любовной игре. Игра эта была затейлива и увлекательна. Не было такого зверя в горах или на равнине, не было такой увертливой, исхищренной твари в кустарнике или в лесу, у которой достало бы хитрости и соображения, чтоб измыслить подобные игрища, как не достало бы досуга и времени до сна для таких игр. Они охотились за удовольствием, как волки преследуют и настигают конский табун; они будто шли по следам невидимой добычи и, нагнув головы, с напряженными и отрешенными при бледном свете лицами, прислушивались, когда же раздадутся ее первые крадущиеся шаги. Они резвились, оттягивая последний миг, подобно тому, как лисица забавляется с лакомой, жирной птахой, которую ей посчастливилось изловить, и не спешит загрызть ее до смерти, потому что хочет вдвойне насладиться пожиранием. Теперь оба молчали, лишь изредка издавая отрывистые рыки и вздохи, да еще время от времени слышался затаенный журчащий смех сытой женщины.
Белая сова стремительно пролетела над деревом, а еще через мгновение Лок заслышал ее крик, который доносился будто издали, хотя сама она была совсем близко. Теперь Лок опять глядел на Туами и сытую женщину, и то, что они делали, уже волновало его не так бурно, как прежде, когда они грызлись, потому что они были бессильны утолить его насущную жажду. Он не осмелился заговорить с Фа не только из-за ее непривычной отчужденности, но еще и потому, что Туами и сытая женщина теперь совсем притихли и опять всякое слово таило в себе опасность. Ему не терпелось забрать детей и убежать.
В костре слабо тлели красноватые головни, и свет его едва достигал сплетения веток, почек и побегов, сплошняком окружавших прогалину, так что они казались темным пятном на светлеющем небе. Земля на прогалине была погружена в беспросветный мрак, и Лок, чтоб все разглядеть, поневоле использовал свою способность видеть ночью. Костер существовал сам по себе и будто плыл куда-то. Туами и сытая женщина, пошатываясь, вышли из-под дерева, но не вместе, и направились, погруженные в тень почти по грудь, к разным пещерам. Водопад ревел, и слышались лесные голоса, хруст и шелест чьих-то быстрых, невидимых ног. Еще одна сова парящим полетом пронеслась над прогалиной и умчалась за реку.
Лок повернулся к Фа и шепнул:
— Пора?
Она придвинулась к нему вплотную. Голос ее обрел то же тревожное и властное звучание, какое он уже слышал, когда она велела ему повиноваться на уступе:
— Я схвачу нового и перепрыгну через кусты. Когда скроюсь, спрыгни и беги следом.
Лок поразмыслил, но ничего не увидал внутри головы.
— Лику…
Она стиснула его обеими руками:
— Фа говорит: сделай так!
Он круто повернулся, и листья вьюнка заметались с громким шелестом.
— Но Лику…
— Я много вижу внутри головы.
Руки ее разжались и отпустили Лока. Он приник к верхушке дерева и увидал все, что произошло за минувший день, видения эти опять закружились в его голове. Он услыхал над ухом дыхание Фа, листья вьюнка громко зашелестели, и он тревожно глянул на прогалину, но там никто не пошевельнулся. Он разглядел только ноги старика, торчащие из долбленого бревна, да еще непроглядные черные дыры там, где были пещеры из веток. А костер все плыл, окутанный тусклым багрянцем, но сердцевина светилась
