восставшим. И все-таки один из наиболее видных деятелей партии — Джачинто Менотти Серрати — сделал все, что мог. Он предпринял героическую попытку пробраться в Турин, чтобы принять участие в вооруженной борьбе хотя бы как рядовой боец. Он не мог вычитать о туринских событиях в газетах; этому, как уже сказано, препятствовала цензура военного времени. Откуда же узнал Серрати о том, что в Турине происходит нечто из ряда вон выходящее? Очень просто: из слухов, слухи циркулировали в народе, и никакими силами правительство не могло воспрепятствовать их распространению. «Аванти!» выходила в Милане. И вот редактор «Аванти!» садится в Милане в поезд, идущий в Турин. Из предосторожности он сходит с поезда в Кивассо, считая, что в Турине вокзал непременно должен быть оцеплен полицией. Между Кивассо и Турином в обычное время ходил трамвай, однако оказалось, что трамвайное движение прекращено. Остается одно — идти пешком в Турин. Что Серрати и сделал!
Главный редактор «Аванти!» с трудом добрался до центра Турина, был там опознан карабинерами и препровожден в их казарму. Карабинеры запросили распоряжений от туринских властей. Последние приказали отправить редактора «Аванти!» в Милан. Что и было сделано…
После подавления туринского восстания Серрати вместе со многими другими был арестован и предан суду военного трибунала. Ему было предъявлено обвинение в косвенной государственной измене. «На митинге в честь русской революции вы выкрикивали не только «Да здравствует русская революция!», но и «Да здравствует итальянская революция!» — заявил прокурор. И Серрати ответил: «Подтверждаю полностью».
Военный трибунал признал его «морально ответственным» за туринские события и приговорил к трем с половиной годам заключения за «косвенную измену».
В тюрьме Серрати переводил роман Барбюса «Огонь». Статьи Серрати появлялись в «Аванти!» регулярно, но под странным псевдонимом: «№ 48». Таков был номер камеры, в которой содержался старый Джачинто Менотти. Директор тюрьмы просил Серрати передавать статьи в «Аванти!» хотя бы через него, директора, но только не разлагать служащих тюрьмы…
Осужденные по делу о туринском восстании пробыли в тюрьме года полтора. Освободила их амнистия девятнадцатого года, послевоенная амнистия; итальянские буржуа, упоенные победой, прощали недругам своим…
Туринское восстание подавляла так называемая бригада «Сассари», она состояла почти исключительно из крестьян провинции Сассари. Правительство рассчитывало на рознь, а порою и на антагонизм между рабочими развитого индустриального севера и нищими мужиками-южанами. И в августе семнадцатого года эти расчеты оказались правильными.
Вот эти-то раскол и рознь между рабочими севера и крестьянами юга и были основным орудием политического господства буржуазии. И великой заслугой Антонио Грамши было то, что он исключительно ясно понимал это и сделал своей целью устранение этого антагонизма. И не только устранение антагонизма, а и достижение единства, создание революционного союза севера и юга, революционного союза рабочих и крестьян!
Еще в дни восстания рабочий-дубильщик, сард, уроженец Сассари, был послан восставшими поговорить с солдатами-сардами и узнать, каковы их настроения… Рассказ этого отважного посланца Антонио Грамши привел много лет спустя в своей, к сожалению, незавершенной работе «Некоторые аспекты южного вопроса». Работа эта вопреки сухому названию своему читается, как роман. Итак, вот что поведал этот самоотверженный парень:
«Я подошел к биваку, разбитому на одной из площадей, и завел разговор с молодым крестьянином, который радушно выслушал меня, потому что я, как и он, был родом из Сассари.
— Зачем вы пришли в Турин? Что вы собираетесь здесь делать?
— Мы пришли, чтобы стрелять в господ, которые устраивают забастовки.
— Но ведь устраивают забастовки не господа, а рабочие, а они — бедняки.
— Здесь все господа: все носят воротнички и галстуки, зарабатывают по тридцать лир в день. Я знаю, кто такие бедняки, и знаю, как они одеты; у нас вот в Сассари действительно много бедняков. Все мы мотыжники-бедняки и зарабатываем полторы лиры в день.
— Но я тоже рабочий и бедняк.
— Ты беден потому, что ты сардинец.
— Но если я буду бастовать с другими, ты будешь стрелять в меня?
Солдат немного подумал, потом сказал, положив мне руку на плечо:
— Слушай, когда ты забастуешь вместе с другими, оставайся дома!»
Да, так были настроены очень и очень многие. Но от первых сомнений в справедливости возложенной на них карательной миссии, от первых колебаний было еще очень и очень далеко до осознанного и целенаправленного протеста. И не мудрено, что восстание в Турине было подавлено сравнительно без особенных усилий.
Итак, стихийное восстание, к которому социалистическое руководство было полностью непричастно, потерпело неудачу. Нужно было принимать какие-то новые меры, чтобы оживить работу в массах, чтобы сплотить их вокруг руководства. Передовые туринские рабочие в эти нелегкие дни признали Антонио Грамши своим подлинным руководителем. Он был избран секретарем туринской секции социалистической партии, секретарем секции социалистической партии в «самом красном городе Италии».
Он взвалил на свои плечи великое бремя, но он знал, на что идет, знал, что время потребует от него жертв, и заранее был согласен и готов принести эти жертвы. Он чувствовал себя строителем нового мира, и он знал, что это высокое звание, ибо «первые камни нового мира, пусть еще грубые и неотесанные, прекраснее заката агонизирующего мира и его лебединых песен».
Капоретто и после
Многие считали, что в развитии событий под Капоретто осенью семнадцатого года всему виной был итальянский главнокомандующий генерал Кадорна. Главнокомандующий был уверен, что противник непрерывно будет наступать на Тренто. Всю войну прождал он этого удара. А наступление началось на Изонцо. Предполагалось, что тройная линия укреплений послужит для австро-германцев непреодолимой преградой. Послужит, если уж они решатся наступать там, где, по мнению генерала Кадорны, им наступать отнюдь не полагалось. Австро-германцы же почему-то решились. Так они спутали все стратегические карты непредусмотрительного итальянского генерала.
Командование было своевременно предупреждено, но Кадорна, должно быть, не слишком поверил данным разведки.
Наступление началось 24 октября 1917 года. У австро-германцев был известный численный перевес.
Прошло полтора часа после начала атаки. Первая линия итальянской обороны была прорвана. Потом прошло еще полтора часа. Теперь была прорвана уже вторая линия, в трех километрах от первой. Самое удивительное, что итальянцы не сопротивлялись, они и не думали сопротивляться. Они попросту покидали позиции, и австрийцы в походном темпе пересекали линию фронта. Наступил полдень. Все три линии укреплений были прорваны. И австро-германские войска хлынули в долину Изонцо. К четырем часам они прошли целых пятнадцать километров и захватили местечко Капоретто — пункт, в котором сходились все коммуникации северного фронта. Итак, в линии фронта была пробита брешь, брешь эта все время расширялась, она достигла тридцати километров в ширину, а в глубину — от трех до пятнадцати километров.
Но страшны были не только и не столько масштабы прорыва, сколько то, с какой легкостью вдруг начал рушиться итальянский фронт. Целые бригады, не сделав ни единого выстрела, покидали свои позиции. Отступление распухало, как снежная лавина; 25–26 октября почти вся вторая армия отступила в глубь страны.
Сами победители были, казалось, поражены легкостью одержанной победы. Захваченные ими итальянские укрепления были бетонированы, снабжены бомбоубежищами, крытыми переходами.
«Здесь, как и в других местах, победители вновь спросили себя, как могли итальянцы оставить такие
