уверяли, что уже 24 октября к трем часам дня верховное командование было уже изолировано. Так все это было или не так — трудно проверить. Впрочем, Кадорна (а его сместили и перебросили на чисто декоративный пост в верховном межсоюзническом органе) отказывался признать себя побежденным. «Я, — уверял он, — не генерал, потерпевший поражение, я жертва предательства, вместе со мной была предана Италия. В течение двух дней я потерял шестьсот тысяч человек. За первой линией были расположены пять сильно укрепленных линий!»
Генерал Кадорна стремился сохранить лицо. Степень его ответственности за происшедшее, конечно, трудноустановима. Но главное было уже не в нем. Капоретто было уже пройденным этапом, пренеприятным событием, которое с превеликим трудом удалось как-то замять, избыть, если подобного рода глаголы применимы к свершениям исторического порядка. А замяв и избыв, старались как можно быстрее позабыть и не вспоминать более.
Иные задачи становились в порядок дня. Итальянская буржуазия (интервенционистского толка) выдержала, что называется, характер, не сдала позиций. Нейтралистов удалось как-то приструнить, замазать им рот. Союзники спасли положение на фронте. Но итальянская армия еще не оправилась от сокрушительного поражения. На это потребовалось время. И немалое. Целый год.
Фиуме и прочее…
4 ноября 1918 года, вечером, специальный бюллетень генерала Диаца сообщил о заключении перемирия. Победа! Ликованию не было границ.
Началась демобилизация. Шла она медленно, видимо, власти опасались внезапностей и эксцессов. Солдаты расходились по домам. Нельзя сказать, чтобы они были обременены военной добычей. Но у каждого из них был так называемый «пакет одежды» — смена белья и отрез на костюм, завязанные в бумажный платок, на котором была изображена карта Италии, нет, не просто карта Италии — на ней особо были выделены Тренто и Триест, — словом, демобилизованные были наделены не только личной сменой белья, но как бы и индивидуализированными территориальными притязаниями.
Правда, пока еще не было известно, получит ли Италия все, что надеялись получить ее тогдашние правители.
А покамест начались банкеты. Было произнесено множество пышных фраз, много говорилось о величии Италии. Говорилось о ее славной истории, о великом прошлом, являющемся залогом блестящего и славного грядущего, и особенно о величайших жертвах итальянского народа, о крови, щедро пролитой им, и о том, что, конечно же, эти жертвы должны быть, непременно должны быть вознаграждены по справедливости.
Кое-какие территориальные притязания Италии были в конце концов удовлетворены. Но далеко ее все. Пожалуй, самым главным (и наиболее болезненным, наиболее уязвляющим национальную честь в случае отказа) было требование о присоединении к Италии области Фиуме — Фиуме, ныне Риеки, на Далматинском побережье Адриатики.
Область эта до момента перемирия принадлежала Австро-Венгрии, и вот теперь руководители итальянской политики жаждали ее получить. Они доказывали исконную принадлежность этих районов Италии, во всяком случае преобладающее культурное влияние итальянцев в этом районе. Представитель Италии на мирных переговорах в Версале Орландо неустанно напоминал другим членам «Большой четверки» — несговорчивому Вильсону, валлийскому хитрецу Ллойд-Джорджу и «тигру» Клемансо — о том, что Фиуме должен, непременно должен стать итальянским. Но Вильсон, Ллойд-Джордж и Клемансо не шли ни на какие уступки. «Фиуме — нет!» — отвечали они. И Орландо, ловкий политик, обходительный и любезный человек, само обаяние, так и не сумел ничего противопоставить их настойчивости. Фиуме оставался в руках южных славян.
Все эти обстоятельства не могли не сказаться на размахе и накале патриотических настроений в самой Италии. Официальные политики и профессионалы дипломаты были вынуждены ограничиваться словесными просьбами, мольбами и укорами. И тогда наступил черед политиков иного склада, если так можно выразиться — политиков-дилетантов. На подмостки истории снова вышел уже знакомый нам Габриэле Д'Аннунцио.
И вот теперь, в 1919 году, поэт и авиатор Д'Аннунцио сформировал отряд легионеров. Нет, итальянской делегации на Парижской мирной конференции не удалось добиться присоединения Фиуме к Италии. Дележ добычи шел, что называется, по рангу. Италия явно оставалась за флагом. Габриэле Д'Аннунцио решил исправить дело. Во главе легионеров он самолично захватил Фиуме.
Д'Аннунцио всерьез возомнил себя чем-то вроде Джузеппе Гарибальди. Находясь в Фиуме, он выдвинул предложение о «походе на Рим», он провозгласил также «Хартию Куарнаро» — документ, определявший строй будущей «Республики Фиуме», республики, которую он намеревался основать.
Нитти, тогдашний председатель совета министров, всполошился. Он принял всевозможные меры, чтобы взбалмошному поэту, явно метившему в Гарибальди и Отцы Отечества, никоим образом не удалось осуществить свои далеко идущие планы. Попутно выяснилось, что поведение Д'Аннунцио не приводит в восторг короля Италии, тем паче что отпрыски королевского дома — герцог и герцогиня д'Аоста явно удили рыбку в мутной воде, намереваясь извлечь для себя выгоды из экстравагантных деяний поэта, — герцог то и дело ездил в пограничную зону, а герцогиня д'Аоста отправилась в Фиуме, чтобы поплакать над телом убитого легионера, одного из верных сподвижников Д'Аннунцио.
Все это было чревато всяческими нежелательными пертурбациями, и фиумскую историю поторопились, что называется, спустить на тормозах.
Но дело-то ведь было не только в самом Габриэле Д'Аннунцио. Фиумская авантюра была явным знамением времени. Империалистические круги итальянской буржуазии широко поддержали ее. Повторялась предвоенная история, история с «интервенционистским движением», использованным для давления на парламент и правительство.
Тогда интервенционистам удалось добиться вступления Италии в войну, а ведь подавляющее большинство населения было против такого вступления, причем антивоенные настроения были сильны не только среди пролетариата и крестьянства, но также и в буржуазных кругах.
А теперь, после войны, на арене были все те же прежние интервенционисты — они были преисполнены решимости осуществить свои планы чего бы то ни стоило, пренебрегая парламентом, действуя через голову правительства. Более полувека парламентское государство служило интересам итальянской буржуазии. Теперь империалистические интересы Италии не могут быть обеспечены при наличии существующих форм государственного устройства. Стало быть, надо искать какие-то иные формы.
Так думали наиболее агрессивные группировки итальянской буржуазии.
Наиболее проницательные деятели рабочего класса не проглядели начала этого процесса. Антонио Грамши посвятил особую статью в «Ордине Нуово» (тогда еще еженедельнике) шумной авантюре Д'Аннунцио. Он писал: «Авантюра Д'Аннунцио выявила и политически оформила определенные настроения, широко распространенные и имеющие глубокие корни»[16].
Грамши приходит к выводу о том, что уже сам по себе факт авантюры Д'Аннунцио говорит о слабости парламентского государства, о том, что в рамки этого государства уже не укладывается экономическая и социальная жизнь Италии.
Империалистическая буржуазия, не надеясь на армию и полицию, искала какие-то иные возможности влиять на массы там, где они еще повинуются власть имущим, и подавить, если потребуется, революционное движение этих масс.
Обычными способами, не выходящими за пределы буржуазной законности, этого уже нельзя было добиться. И вот итальянская реакция лихорадочно озирается в поисках новых возможностей идеологической обработки масс и подчинения их.
По-видимому, полагают идеологи реакции, какая бы то ни было демократическая маскировка должна быть отброшена, но можно ли это сделать безнаказанно? Так или иначе, следует найти подходящего человека. Где же он, этот подходящий человек? Где он, этот «муж судьбы»? И что же, «муж судьбы» не замедлил подвернуться.
