сознание и долго пролежал на полу своей камеры. Целый день он находился в полубессознательном состоянии».
Он бредил. Боялся, что священник причастит его помимо его воли. В бреду он говорил о бессмертии души — о бессмертии человеческих дел.
И Тромбетти продолжает:
«После того он уже больше не оправился. В течение пятнадцати дней и ночей я и еще один коммунист постоянно находились возле него, установив двенадцатичасовые дежурства; затем, когда мы добились разрешения тюремного начальства, я окончательно перебрался к нему в камеру для ухода за ним и оставался с ним вплоть до того дня, когда его перевели из Тури».
Антонио Грамши отбыл из Тури 20 ноября 1933 года. Но этому событию предшествовал длительный период мытарств и ожиданий — больше полугода.
Об обстоятельствах, приведших к переводу в клинику, следует рассказать подробнее. Нужно только предупредить читателя, что мы ведем рассказ о тяжело больном человеке, находившемся уже, собственно, на краю могилы, — о человеке, который был уже на пределе своих физических возможностей.
7 декабря 1933 года Антонио Грамши был доставлен в клинику доктора Кусумано в Формии.
Произошло это, естественно, не само собой. Этому событию предшествовала декларация профессора Арканджели. Осмотрев больного в тюрьме в Тури, Арканджели доложил властям о состоянии здоровья узника, если только слово «здоровье» могло быть применено к тогдашнему состоянию Грамши. Оно было совершенно катастрофическим, и итальянское правительство сочло возможным сделать якобы гуманный жест в ответ на широкую кампанию в зарубежной печати — кампанию в защиту Грамши и других узников фашистских тюрем. Между прочим, в этой кампании участвовали и такие более чем далекие от коммунизма люди, как, например, архиепископ Кентерберийский. Зарубежная печать требовала применения к Грамши так называемого «условного освобождения», меры, предусмотренной законами Италии.
Правительство добивалось такого рода просьбы от самого Грамши. Предполагалось, что он должен подать соответствующее прошение на имя главы правительства, то есть на имя Муссолини. Грамши неоднократно отказывался от этого шага.
Он считал это нравственным самоубийством. К тому же он знал, что пресловутое «условное освобождение» ограничится только переводом в клинику; знал, что во всем остальном тюремный режим будет сохранен. И, как показали дальнейшие события, почти не ошибся в своем предположении. Все же прошение об «условном освобождении» было им подано в сентябре тридцать третьего года. Трудно сказать, что было толчком к этому. Возможно, что непрестанные настояния близких — Татьяны Шухт и брата Карло — сыграли в этом решающую роль. Дело ведь шло уже не о «нравственном» самоубийстве, а о самоубийстве чисто физическом. После свидания с узником в Тури брат Карло и Татьяна принимают меры к ускоренной передаче прошения. Антонио пережил в эти дни исключительный психический кризис, он глухо упоминает об этом в письмах к Татьяне. Итак, прошение пошло по соответствующим бюрократическим каналам, и ответ на него последовал относительно скоро, почти без обычных проволочек: уже в октябре Карло Грамши наведался в Миланскую квестуру, навел там справки и получил ответ, что управление полиции соблаговолило избрать для Антонио местом пребывания клинику доктора Кусумано в Формии. Затем начались неизбежные в данном случае измывательства. В палате, предназначенной для пребывания узника, должны были быть приняты так называемые «меры предосторожности». В чем же они состояли? Оказывается, на окно больничной палаты следовало поставить решетку. Эту решетку семья должна была поставить за свой счет. Расходы по содержанию в клинике были также возложены на семью заключенного. Для покрытия этих расходов брат Карло решил продать домик в Гиларце. Власти старались, как могли, унизить Грамши и его семью и, наигравшись и натешившись вволю, решили, что просьба об «условном освобождении», таком, как они сами его понимали, может быть удовлетворена. И вот 18 ноября в Тури ди Бари приходит приказ доставить Антонио Грамши в клинику доктора Кусумано в Формии.
Обратимся опять к свидетельству Тромбетти. Вот что он рассказывает:
«Отъезд Грамши из Тури произошел неожиданно. В сопровождении стражника мы отправились на склад и там собрали вещи Антонио. Пока он, заранее условившись со мной, занимал разговорами стражника, я засунул в чемодан и спрятал среди вещей восемнадцать полностью исписанных тетрадей Грамши… Вернувшись в камеру, Грамши сказал, что он не будет ложиться спать, добавив, что до утра недолго ждать, а новой встречи мы не скоро дождемся. Он поручил мне сообщить на „волю“ о том, как он жил в тюрьме, о том, как здесь с ним обращались… Около шести часов утра следующего дня, когда было еще темно, пришли вооруженные конвойные. Антонио отпорол от арестантского халата номер, который он носил в течение пяти лет, и оставил его мне на память… Его посадили в тюремный фургон, я поставил рядом с ним его чемодан, мы обнялись, фургон тронулся и вскоре исчез в сумраке… Я плакал так, как не плакал уже много лет».
И вот Грамши в поезде. Трудно описать его чувства, трудно найти для них достойные слова — впрочем, он сам спустя несколько лет рассказал о том, что тогда чувствовал, в письме к жене:
«…Какое сильное волнение охватило меня в поезде, когда после шести лет, в течение которых я видел только одни и те же крыши, одни и те же каменные стены, одни и те же мрачные лица, я вдруг обнаружил, что все это время необъятный мир — луга, леса, обыкновенные люди, дети, деревья, огороды — все продолжало существовать по-прежнему. И я был еще более потрясен, когда после столь долгих лет увидел себя в зеркале. Я сразу же вернулся к карабинерам…»
Грамши попал в Формию не сразу. Восемнадцать дней он провел в тюремной больнице в Чивитавеккиа. В той же тюрьме находились в те дни его товарищи-коммунисты: Террачини, Скоччимарро, Челесте Негарвилле, Джанкарло Пайетта, Ли Каузи. Грамши не мог их видеть. Его строго стерегли. И его не видел никто. Вот разве что один коммунист увидел его. Произошло это совершенно случайно, когда его вместе с Грамши повели на медицинский осмотр. Грамши шел медленно, по всему было видно, что его лихорадит. Он зябко кутался в свой арестантский халат. Вот и все. После этого случая ни один итальянский коммунист уже никогда не увидел его живым.
Формия, или Моло ди Гаэта, — это городок, в нем тысяч десять жителей, морские купанья — летний дешевый курорт. В общем клиника доктора Кусумано не слишком напоминала тюрьму. Это было старинное громоздкое здание «несколько обветшалого вида», как выражается Дзукарро, автор книжки о тюремных годах Грамши. Клиника стояла на краю залива, у самого моря. Из окна, хотя и зарешеченного, открывался широкий вид — море ослепительно сияло, даже глаза болели от этого резкого света. Был и балкон. Медицинская помощь больному оказывалась довольно примитивная, но, как выяснилось, действенная. Шеф заведения — доктор Кусумано — вел себя вполне корректно, обращение персонала не оставляло желать лучшего; словом, по сравнению с Тури преимущества были вполне ощутимые. Но надзор, неусыпный и мелочный, преследовал Грамши и здесь. У дверей палаты почти всегда торчал карабинер и стража в коридорах и вне здания; охрана из восемнадцати карабинеров и двоих полицейских под командой особого комиссара. Все эти вооруженные до зубов служивые стерегли тяжело больного человека, человека, который по целым дням порой бывал не в состоянии подняться с постели без посторонней помощи! Ночные проверки были особенно невыносимы — отнимали у больного большую часть облегчения, которое могло бы дать ему новое место. В состоянии организма (болезнь Потта, туберкулезные очаги, далеко зашедший артериосклероз) весной произошло некоторое улучшение. Но шло оно медленно. Лишь несколько месяцев спустя Грамши смог приступить к работе, хотя он и поднимался не раз и выходил даже гулять в сад при клинике. Хлопоты об «условном освобождении» продолжались. Вернее, о переводе в частную клинику, пусть и под надзором королевских карабинеров… Да, Грамши подавал прошение о переводе «в специализированную клинику или куда-либо по соседству со специализированной клиникой». Прошение было составлено в крайне сухих и сдержанных тонах, безо всякого намека на мольбу, на стремление разжалобить. Грамши ссылался на соответствующие статьи — 176-ю статью уголовного кодекса и 191-ю статью тюремного распорядка. Очень может быть, что текст прошения обсуждался с родными и с другом Пьеро Сраффой, ибо они посещали его в этот период. Именно через Пьеро Сраффу (товарища Грамши по Туринскому университету) удавалось поддерживать контакт с международным комитетом защиты политзаключенных в фашистских тюрьмах. Комитет развил энергичную деятельность в пользу освобождения Грамши. В сентябре тридцать четвертого года была опубликована отдельной брошюрой статья Ромена Роллана. Он писал:
«Среди этих обреченных на смерть, которых влечет за своей колесницей лжецезарь, находится великий борец Антонио Грамши.
