Создатели ополчились на маркграфа и это, что называется, неприятности местного масштаба, либо всеобщий апокалипсис. В конце концов, выкладки Айльфа по-своему логичны — не менее логичны, чем все наши отсылки к стохастике и теории вероятностей».
— Буди Сорейль, — сказал он, — поехали.
Вечер надвигался неспешно, но неуклонно: небо потемнело, и Айльф уже несколько раз озабоченно оглядывался в поисках предполагаемого места для ночлега, но его все время что-то не устраивало — он досадливо качал головой и погонял своего мула дальше. Леон следовал за ним. Он уже начинал тревожиться — какой бы хрупкой ни была Сорейль, лошадь все равно устала, перенося двойную ношу.
— Что тебя беспокоит? — спросил он юношу.
— Не стоило бы ночевать под открытым небом, сударь. Мало ли кто на нас наткнется.
— Ты боишься людей или зверей?
— Людей.
— На пути туда нас никто не потревожил, — заметил Леон и тут же сам удивился собственной глупости.
Айльф, похоже, удивился не меньше.
— Так мы же с его светлостью ехали, — мягко, как недоумку, пояснил он, — кто же нападет на вооруженных всадников? Таких дураков нет. Потом, опять же, конец света… Кое-кто может подумать, что неплохо бы повеселиться напоследок — терять-то нечего…
— Ну и как нам быть?
— Может, — бодро сказал Айльф, — наткнемся на какое-нибудь жилье.
— В лесу?
— Почему бы и нет? Люди везде живут. На землянку дровосеков можно наткнуться или на хижину угольщиков… Да и лесник наверняка где-то поблизости — угодья-то его светлости… А мы с вами теперь тоже — его светлости люди. Так что он нас приютит, накормит, а может, и лошадь продаст.
— Ну уж нет, — возразил Леон, — никакой я не человек его светлости. Я сам по себе.
— Все вы, господа, гордые… Это пока жареный петух в темечко не клюнул. Всегда лучше быть при ком- то. Когда ты сам по себе, тебя все равно что и нет…
Дым вдали за кромкой леса, вместо того чтобы поблекнуть в сумерках, был теперь хорошо виден — он приобрел розовый оттенок, которым подсвечивали его снизу невидимые языки пламени.
Леон так привык к сидящей у него за спиной молчаливой Сорейль, что никакого неудобства не чувствовал. Но она-то, должно быть, думает иначе.
— Ты очень устала? — спросил он.
Она вздрогнула, точно очнувшись от тяжкого сна. Потом шепотом отозвалась: — Нет.
— Потерпишь немного?
— Да, сударь.
Сверхновая в вечернем небе светила гораздо слабее, чем прежде, — не звезда, призрак звезды; временами ее заслоняло бродячее облачко дыма… «Конец света, — подумал Леон, — надо же, такое совпадение. Вот так всегда — на всякое мало-мальски значимое событие в истории всегда найдется какое- нибудь солнечное затмение либо комета… нечто из ряда вон выходящее. А на деле, может, никакого солнечного затмения во время, скажем, Игорева похода и не было, может, летописец вообще ничего подобного в жизни не видел, может, дед ему рассказывал, но что за историческое событие без затмения?»
Неожиданно сплошная зеленовато-бурая стена распалась, и Леон смог различить меж стволами просеку, ведущую в глубь лесной чащи.
— А что, с этим лесом никаких преданий не связано? — спросил он Айльфа.
Невысказанное «надеюсь» повисло в воздухе. Хороший же он этнограф, нечего сказать… Айльф тем не менее его понял.
— Нет-нет, — торопливо сказал он, — разве что так, по мелочам.
Просека была узкой, но тщательно расчищенной — земли его светлости и впрямь содержались в порядке.
А потому передвигаться здесь было легко, несмотря на то, что темнело тут быстро — гораздо быстрей, чем на равнине. В ветвях тревожно посвистывала какая-то ночная птаха.
— Волки тут рыщут, — неожиданно замогильным голосом сказал Айльф, — страшные волки с железными зубами, с пылающей пастью.
Сорейль вздрогнула и крепко вцепилась в пояс Леона. Айльф, довольный произведенным эффектом, хихикнул.
— Да ну тебя, — сердито сказал Леон.
— Жильем пахнет, сударь, — уже серьезно сказал юноша. — Приятно будет заночевать под крышей, верно?
Из темноты выплыла поляна, а на ней — с трудом различимый в сумерках дом с пристройками, окруженный низким частоколом.
Айльф спрыгнул с мула и, передав повод Леону, пошел открывать ворота.
— Хозяин, — крикнул он во весь голос, — хозяйка! Ворота распахнулись, и они въехали во двор.
Тут было тихо; лишь бормотал что-то протекающий по поляне ручей.
— Странно, — сказал Айльф, — вы подождите тут, сударь, я зайду в дом.
Он легко взбежал на крыльцо. Массивная дверь была распахнута, изнутри поглядывала густая тьма. Вдруг затеплился огонек — Айльф зажег плошку с маслом. Сквозь дверной проем было видно, как язычок пламени двигается по комнате, потом Айльф вновь вышел на крыльцо.
— Никого нет, — сказал он. — Недавно ушли — пепел в очаге еще теплый. Странно это, сударь.
Он поставил плошку на пол и повел лошадей к коновязи.
— Может, — предположил Леон, — лесник обходит участок и вернется только к утру?
Айльф нырнул в пристройку и вышел с охапкой сена.
— Как знать, сударь… Не один он тут жил… там есть и женские вещи, в доме.
— Ну, мы-то переночевать сможем?
— Почему нет… — голос у Айльфа все же был неуверенный.
Леон поднялся на крыльцо. Плошка мерцала на столе, в углах скопились черные тени.
— Я же говорю, сударь, пусто.
— Может, оно и к лучшему.
Леон обернулся к одинокой фигурке, сливающейся с полумраком.
— Проходи.
Сорейль молча прошла в комнату и остановилась. Она все это время пребывала в каком-то странном полусне; это было даже не горе, нечто другое — он так и не мог понять, что именно.
Айльф пропал — словно растворился во тьме. Впрочем, Леон слышал, как он тихонько посвистывает, заводя лошадь в пустую конюшню. Не дожидаясь слуги, Леон принялся зажигать очаг — огниво казалось бесполезным в неловких пальцах, и он украдкой, заслонившись спиной от Сорейль, извлек из кармана на поясе зажигалку. Но и в этом случае на то, чтобы огонь разгорелся по-настоящему, ему потребовалось неприлично много времени.
На крыльце раздались чьи-то торопливые шаги — он тревожно обернулся, но облегченно вздохнул, увидев стоящего в дверях Айльфа.
— Я напоил животных, сударь, — голос у него звучал как-то странно.
— Ну и ладно, — Леон отряхнул испачканные золой руки.
— Можно вас на минуту, — юноша вновь направился к выходу, глядя на Леона через плечо.
— Да-да. — Он обернулся к Сорейль: — Отдыхай. Она молча села на скамью, расправила складки плаща, сцепила на коленях руки и застыла.
— Сидит, — неодобрительно проворчал Айльф, — чисто дева Карна на храмовой резьбе. Нет чтобы воду согреть… А! — он горько махнул рукой.
— Оставь, — недовольно произнес Леон, — лучше скажи, что там стряслось.
— Я нашел лесника, сударь, — тихо сказал Айльф, — никуда он не ушел. И больше никуда не уйдет. Он лежит на берегу ручья. С перерезанным горлом. Что это делается, а, сударь?