свой закапанный веснушками носик.
Вскоре на белокаменной поверхности начали показываться валики, мелкие выпуклости и бугорки какого-то рельефа.
– Пустите меня! – крикнул Федор Федорович, скинул свою чесучовую разлетайку и спрыгнул в яму.
К немалому удивлению ребят, он не стал рассматривать, какие изображения проступили на камне, а, засучив рукав рубашки, встал на колени и, вращая кулаком туда-сюда, начал засовывать правую руку у самой кромки камня все глубже и глубже в рыхлый песок. Чтобы засунуть руку выше локтя, ему пришлось лечь на живот.
– Вот где нижняя плоскость, – сказал он, вытащил руку, встал и ребром левой ладони показал на правом предплечье. – Вот смотрите, до какой глубины придется копать, еще сантиметров на пятьдесят, не меньше. – Он вылез из ямы и провел вокруг нее на поверхности земли черту. – До этой линии придется расширять края раскопа.
– Могилу раскопали! – вдруг завопил пронырливый Лешонок.
Игорь хотел ухватить его за штаны, но тот вывернулся и, пронзительно свистя, помчался в село.
– А мальчик действительно прав, – сказал Федор Федорович. – Нами найдено захоронение двенадцатого или тринадцатого века – саркофаг, выдолбленный из единого белого камня. В Древней Руси саркофаги назывались гробницами, с ударением на первом слоге. То, что вы видите, – это белокаменная крышка. Внутрь клали покойника. Мне только непонятно, почему гробница столь необычно широких размеров.
– Наверно, потому, что там двое лежат, – сказала Галя-кудрявая и сразу отступила, смутившись своей смелости.
– Да, девочка, ты права, точнее, я не вижу иных объяснений данному факту. Но дабы убедиться, что здесь похоронено действительно два человека, нам нужно открыть крышку, а чтобы открыть крышку, придется еще очень много выбросить песку из раскопа вокруг гробницы. – Он повернулся к Игорю; – Командир отряда, отдавай распоряжение… – Но ему не пришлось закончить своей речи.
– Земляные работы по разработке выемки для дороги выполнены на сто процентов. Неизвестно, заслужу ли я от Ивана Никитича благодарность или порицание. – С такими словами Алеша Попович подошел к месту работ. – Э, да вами клад обнаружен! – воскликнул он, увидев проступающую на дне ямы белокаменную крышку.
– Не клад, а гробница, в которой похоронено два человека, – ответил Игорь.
– Милейший голубчик, – обратился Федор Федорович к радульскому богатырю. – Не желаете ли вы несколько поразмять свои мускулы?
– Гм-м… – заколебался тот. – Согласно заранее намеченному плану, мне предстоит сегодня переправить мой новейший бульдозер на противоположную сторону Клязьмы. – Он взглянул на часы. – Впрочем, до вечера остается достаточно времени. Дайте лопату наиболее широких размеров.
Богатырь спрыгнул в яму и пошел выкидывать. Он встал с одного бока гробницы, четверо мальчиков с другого. Радульский добрый молодец оказался проворнее четверки. С его стороны бок гробницы обнажался быстрее.
Тут прибежали радульские мальчишки, оттеснили московских, взяли у них лопаты, начали копать. Потом прибежали радульские девочки и скромно встали кучкой в сторонке. Одна за одной, торопливо семеня, появились старушки, за ними женщины помоложе с малышами за руку, иные с грудными младенцами. Явилась и Настасья Петровна с Машунькой.
Пришел Илья Михайлович. Он согнал мальчишек-землекопов и один заменил их. Так они и копали – он с одного бока гробницы, Алеша Попович с другого.
Когда богатыри добрались до нижней кромки белого камня, Федор Федорович спрыгнул в яму и, отстранив Алешу, сел на корточки в углу. Наиболее ответственную работу он никому не мог доверить и сам, своей рукой начал сгребать с крышки оставшийся песок.
Галя-кудрявая и Алла догадались наломать сухой полыни и кинули ему веник. Он смел последний песок с крышки…
Не сразу все разглядели, что на ней были высечены две фигуры в длинных одеждах. Много веков покоился белый камень под землей, и время сгладило очертания.
– Глядите, глядите, ровно святые на иконах! – первой нарушила молчание глухая жена Ильи Михайловича – бабушка Агафья.
Некоторые старушки начали креститься, кланяться.
– Возможно, вы забыли, что святых изображали с нимбами – тарелочками вокруг голов, что означало сияние, – сказал Федор Федорович, – а таковых нет на данных рельефах. – И он пальцем очертил круги над головами белокаменных изображений.
Тут раздалась трескотня мотоцикла. Подъехал Иван Никитич с младенцем впереди и женой, уцепившейся сзади.
– Я смотрю: где весь народ? Ну, трудоспособное население на полях, на фермах. А остальные туточки собрались. Что за причина? – Увидев Алешу Поповича, он спросил его: – А ты чего такие горы понаворачивал? – Он говорил шутливым тоном и, не слезая с мотоцикла, оглядывал отвалы песка на свежей выемке дороги; наконец заметил раскопанную могилу… – Кто это, что это? – Его голос стал совсем иным, беспокойным. Все расступились перед Иваном Никитичем. Он подошел к самому откосу ямы.
– Ванюшка, видать, могилку нашего витязя и его женки откопали, – обратилась к нему бабушка Дуня.
– А вы, почтеннейшая Евдокия Спиридоновна, оказались самой догадливой, – сказал Федор Федорович. Маленький, щупленький, стоя на дне ямы, он торжествующе глядел на толпу снизу вверх и улыбался. Очки его радостно поблескивали на солнце.
Тут прибежал запыхавшийся Георгий Николаевич. Как он досадовал, что опоздал, не видел, как откапывались, открывались исторические тайны старого Радуля. Сквозь толпу ему удалось пробраться к самому краю ямы, и то, что он увидел на крышке гробницы, заставило его тут же забыть все обиды.
Впоследствии он говорил, что в первую минуту его больше всего поразила тишина. Ведь толпа собралась человек в пятьдесят, тут были и шумливые ребятишки, и любившие погуторить женщины, и старушки. И все-все, даже малыши, молчали и стояли, точно окаменев.
На белокаменной крышке гробницы были изображены во весь рост две фигуры.
Одна – мужская, в длинном плаще с одной застежкой у вышитого ворота. Камнесечец изобразил, несомненно, воина, витязя, в остроконечном шлеме-шишаке; под плащом виднелась кольчуга, а ниже кольчуги вышитое, несомненно богатое одеяние. В правой поднятой руке витязь держал копье, в левой – щит с изображением барса, вздыбленного в прыжке. Безбородое мужественное лицо воина было повернуто к зрителям, маленькие губы плотно сжимались, каменные очи смело глядели вперед.
По левую руку витязя находилось изображение молодой, с тонкими чертами лица женщины. Ее одежда была длинной, в ниспадающих складках. Долото камнесечца прострочило мелкую, точно жемчужную, вышивку на свисающих рукавах, на плечах, на кокошнике, высовывающемся из-под покрывала. Женщина держала правую руку на груди, левую опустила вниз. Лицо ее светилось бесконечной нежностью и печалью.
Словно какое-то внутреннее сияние исходило от обеих белокаменных фигур. Они были прекрасны именно этой внутренней, потусторонней красотой. О такой красоте не говорят, на нее только глядят, вглядываются в нее и молчат, молчат…
– А вот как их звали… – нарушил молчание Федор Федорович.
Он нагнулся и показал на малопонятные для остальных присутствующих высокие славянские буквы на конце крышки. У ног витязя едва различались две буквы: «А» и «Л». У ног его жены также две буквы: «М» и «Р».
– А ведь на церкви, на одном камне выбито граффити. Вы помните? Там тоже буквы «А» и «Л». Вы помните? – Игорь, забыв, что он командир отряда, дергал Федора Федоровича за рукав.
– Помню, отлично помню, – отвечал тот. Он прочел буквы вслух и сказал: – Его звали Алексей или Александр, ее звали Мария.
К нему обратился Иван Никитич:
– Может быть, гражданин ученый, вы разъясните народу, какое историческое открытие сделано.
– Сейчас расскажу, – ответил Федор Федорович. Продолжая стоять на дне ямы, рядом с гробницей, он
