заговорил, глядя на всех снизу вверх:
– Белокаменную плиту возле церкви со скачущим витязем, очевидно, не все успели повидать. Там начертано: «Великий князь Константин». Здесь, видимо, Алексей, а не Александр.
Он рассказал о Константине, о его братьях, как они пошли войной один на другого после смерти своего отца, рассказал, как Константин занимался строительством, как собирал книги…
– По обычаям тех времен, на том камне, что возле церкви, начертано не имя дружинника, а имя князя, кому дружинник служил, – продолжал рассказывать Федор Федорович. – Но вы видите – и на том камне, и здесь на гробнице изображен один и тот же витязь. Черты лица и одежда одни и те же, в этом нет никаких сомнений. И там, и здесь на щите изображен барс, вздыбленный в прыжке. Это герб великого княжества Владимирского. Но ведь точно известно, что князь Константин похоронен внутри Успенского собора города Владимира. Надпись на соборной белокаменной плите надгробия о том свидетельствует. А витязь, который служил Константину, не имел своего герба. Он похоронен здесь. Все сходится, согласно нашим находкам и согласно преданию. Витязь жил тут, в вашем селе, и начал строить из белого камня. И когда каменщики выложили нижние ряды камней, то он начертал на одном из них первые две буквы своего имени.
Далее Федор Федорович объяснил, что такое граффити. Потом он поднял правую руку, указал ею по направлению к церкви и заговорил особо торжественным голосом:
– И там на стене, и здесь на камне начертаны одни и те же буквы «А» и «Л». Я вам, жителям древнего Радуля, открою сейчас вашу тайну: похороненный витязь – Александр или Алексей – сам был зодчим, сам был мастером, искусным и хитроумным. Когда камнесечцы долотили камни, когда каменщики выводили стены, он стоял в стороне и, держа в руках маленькую деревянную модель, наблюдал, как поднимается не то здание, не то терем, не то церковь – все выше и выше. «Измечтана всею хитростью», – говорится в летописи. Слова-то какие жемчужные! Любой русский поэт позавидует такому волшебному сочетанию слов. Начал зодчий – тот витязь – строить и не достроил. И он и его жена умерли одновременно от какой-то злой болезни. И тогда устрашенные камнесечцы прекратили строить. И последнее, что они успели создать, была эта белокаменная гробница с изображениями обоих умерших на крышке. Летописи упоминают, что неизвестная болезнь, называвшаяся черной немочью[4], подкосила многих людей на Руси в 1218 году. В том же году умер и князь Константин; отчего он умер, неизвестно. Как звали витязя? Алексей или Александр? Я хочу думать, что Алексей, даже более того – в летописях упоминается дружинник Константина Алеша Попович, тот, о ком, былины слагались. Вот чьи останки найдены нами! Предвижу, мои ученые коллеги будут требовать более точных доказательств. Увы, их у меня нет, есть только догадки.
– А я всецело присоединяюсь к вашей теории, гражданин ученый специалист, – неожиданно сказал современный радульский Алеша Попович.
– А нам все одно, как их звали, – отозвалась из толпы бабушка Дуня. – А вот про их любовь великую мы помним и знаем. Малой девчонкой росла, а старухи наши про ту любовь нам сказывали. А теперь мы сами своими глазами увидели гроб белокаменный, где они, сердешные, вместе покоятся.
– И эта их любовь – самое главное, – раздумчиво добавила Настасья Петровна.
– Да, мы не знаем, как они тут жили, – подхватил Федор Федорович, – как жили в окружении вашего раздолья. – Широким жестом он окинул рукой и село, и белую церковь на горе, и ближние леса, и поля, и дальние заклязьминские просторы. – Мы можем только догадываться о той жизни тринадцатого столетия, – продолжал он. – Но раз до нашего времени, через семь с половиной веков, сквозь грандиозные события истории дошло то предание о любви прекрасного витязя и его жены, значит, воистину была их любовь, как у сокола с соколицей… Надо бы крышку поднять, – добавил он после некоторого раздумья.
Алеша и Илья Михайлович еще стояли внизу по сторонам гробницы. Иван Никитич к ним спрыгнул. Федор Федорович что-то ему шепнул.
И все три радульских богатыря второй половины двадцатого столетия – Илья Муромец, Добрыня Никитич, Алеша Попович – разом взялись за белокаменную крышку и немного приподняли ее с одного конца, у изголовья.
Федор Федорович заглянул внутрь. Богатыри подержали крышку в таком положении не более минуты и ее опустили.
– Совсем откиньте крышку!.. Покажите нам!.. Что там такое? – раздались негодующие голоса из толпы.
Федор Федорович выпрямился, строго поглядел на всех снизу вверх.
– Я видел. Я убедился. Там два черепа и остатки истлевшей одежды, – очень решительно сказал он. – А вам видеть незачем. Пусть в вашем представлении витязь и его жена останутся такими прекрасными, как здесь. – Он показал на белокаменную крышку.
Все четверо вылезли из могилы.
– Граждане, успокойтесь. Доверяем ученому. Я тоже не видел. – Такими словами Иван Никитич разом утихомирил всех недовольных.
Федор Федорович стал с ним договариваться, в какое время удобнее приехать в ближайшие дни на грузовой машине. Надо, чтобы колхозники помогли погружать. Он возьмет во Владимир оба белых камня с рельефами: тот, что на пороге у бабушки Дуни, и тот, что у церкви; возьмет также саму гробницу.
– Согласен, каменный гроб – ценность историческая, необыкновенная, – обратился к нему Иван Никитич. – Увозите гроб. Но от имени всех жителей Радуля прошу вас: прах основателей нашего села оставьте, пожалуйста. Мы их тут похороним. – Он говорил горячо, не скрывая своего волнения.
Подумав немного, Федор Федорович обещал доложить начальству; он не сомневался, что просьба жителей Радуля будет уважена. С этими словами он приподнял свою соломенную шляпу и распрощался со всеми.
Толпа начала расходиться, как вдали показалась легковая машина, подъезжавшая к селу. Самые востроглазые ребятишки определили, что это такси «Волга».
В этом не было ничего удивительного – жители Радуля нередко прикатывали из города на такси. Георгий Николаевич решил, что, может быть, прибыл к нему с вокзала очередной московский гость.
Он заторопился навстречу машине и тут увидел, что она повернула не в село, а к толпе.
– Петр Владимирович! – завопили глазастые питомцы Георгия Николаевича, впрочем, с этого момента его бывшие питомцы.
Вся синяя ватага с ликующими криками «Ура-а!» помчалась, перегоняя друг друга.
Машина остановилась, и Петр Владимирович вылез. Широкая и светлая улыбка сияла на его лице. И сам он был громадный, широкоплечий, эдакий увесистый – настоящий древнерусский богатырь.
Девочки – с каждой стороны по три, – визжа и хохоча, повисли на руках и плечах своего любимого воспитателя. Мальчики с ликующими криками запрыгали вокруг. Все они радовались так самозабвенно, так искренне, словно никакой тайны старого Радуля не было обнаружено час назад.
– Он же после операции! Нельзя так бешено! – закричал Георгий Николаевич, подбегая к живому ребячьему клубку.
Петр Владимирович каким-то чудом просунул свою левую руку между облепившими его девочками и поздоровался с ним этой левой рукой, а была его ладонь не меньше, чем у Ильи Муромца, то есть у Ильи Михайловича. Что-то он говорил, что-то кричал, кажется «спасибо», но сквозь невероятный гвалт Георгий Николаевич ничего не слышал.
Подошел Иван Никитич.
– Доброго здоровьица! Приходите к нам в правление. Вам аванс выписан. Также две сотни яиц получите, – говорил он.
– Ого-го! – завопили награжденные.
– Девочки, отметайтесь, отметайтесь! Мне по делу надо толковать! – силился вырваться от них Петр Владимирович.
– На обширных площадях ваша бригада кустарник пожгла… – продолжал Иван Никитич. – А еще долго у нас пробыть намерены?
– Да с недельку еще поработаем. Разрешите, лучше я к вам вечерком зайду. Видите, что со мной делают! – с сияющей, широченной улыбкой говорил Петр Владимирович.
Стиснутый толпой синих радостных бесенят, он двинулся по улице села. Сквозь визги, смех и галдеж слышалось:
