Вячеслав Александрович Малышев
К.Е. Ворошилов вручает С.П. Королеву Золотую Звезду Героя Социалистического Труда и орден Ленина за операцию «Байкал», 1956 г.
51
Жить идеей означает относиться к невозможному, как к возможному.
Ракета Р-7 – главный итог земных трудов Королева и начало его космических трудов. И спутник, и гагаринский корабль, и все прочие замечательные и оригинальные конструкции Сергея Павловича без ракеты Р-7 превращаются в дорогие, замысловатые и бессмысленные игрушки. «Семерка» – одно из чудес XX века – первична в истории космонавтики. Она могла бы забросить в космос просто чугунную чушку, и все равно это было бы событие эпохальное.
Начав работу над Р-7, Королев сразу понял, что это будет не только (а может быть, и не столько даже) ракета межконтинентальная, сколько ракета космическая. По отдельным случайно брошенным фразам, по вниманию к работам группы Тихонравова в НИИ-4, который «прибрасывал» (выражение Михаила Клавдиевича) спутник, видно, что Королев рано начал думать о великом предназначении своей гигантской машины. Если бы он не думал об этом, он не смог бы с какой-то невероятной скоростью превратить боевую ракету в космическую. Ведь прошло всего сорок три дня между первым успешным стартом «семерки» и выводом спутника на орбиту! Раушенбах считает, что Королев постоянно жил мыслью о космосе. «Создается впечатление, – пишет Борис Викторович, – что с первых дней своей работы в этой зарождающейся области техники он уже видел грядущий полет Гагарина».
Осенью 1965 года во время нашей последней встречи Королев говорил о будущих работах, рассказывал о суперракете Н-1 и сказал фразу, которая сразу запомнилась, потому что ее отличала несвойственная Сергею Павловичу в разговорной речи выспренность:
– Это будет ракета моей мечты, ракета всей моей жизни!
Мечта не осуществилась. Н-1 начала учиться летать уже после смерти Королева, но так и не научилась. Ракетой всей его жизни осталась «семерка».
Сейчас даже далекому от техники человеку это покажется странным, но еще в 50-х годах находились серьезные люди, считавшие, что по дальности ракеты имеют свой «потолок», лежащий где-то за пределами тысячи километров, забросить дальше, конечно, можно, но трудно, поскольку машина раздувается до чудовищных размеров, становится реально неосуществимой и, в конце концов, приходит в тупик, начиная возить сама себя. Когда Королев слышал такое, он приходил в ярость. Выводило его из себя не невежество оппонентов, а их упорное нежелание разобраться в сути вопроса. Ведь спорить с ними было трудно, потому что они были правы: ракета действительно имела пределы дальности, но это относилось только к одноступенчатой ракете. Разбираясь с неосуществленным проектом ракеты Р-3, Королев, как вы помните, показал, что действительно существует некая «неудобная» для ракет дальность около трех тысяч километров, когда одноступенчатая ракета уже не эффективна, а многоступенчатая еще не эффективна. Но в принципе для многоступенчатой ракеты никаких пределов нет, это еще Циолковский показал. Интересно, что, поняв это, Константин Эдуардович сразу оценил свою находку. В записях своих он помечает со значительностью, ему не свойственной, что мысль о создании «эскадры ракет», т.е. идея многоступенчатости, пришла ему в голову «15 декабря 1934 года после 6 часов вечера...» Михаил Клавдиевич Тихонравов, одним из первых познакомившийся с осколками Фау-2, привезенными из Польши, и (что важнее!) одним из первых понявший, что это такое, в Германию не ездил, сидел в своем НИИ-1, но был в курсе всех вопросов, связанных с большой ракетой. Когда стало ясно, что считанными трофейными образцами Фау мы не удовлетворимся и будем делать свою копию – ракету Р-1, Тихонравов, очень любивший разные умозрительные расчеты, решил прикинуть, а нельзя ли, соединив между собой несколько ракет, разогнать их до такой скорости, которая позволила бы вытащить на орбиту искусственного спутника Земли хотя бы небольшой полезный груз. Начал считать и увлекся не на шутку. НИИ-4 руководил генерал Алексей Иванович Нестеренко, человек совершенно военный, но не утративший в строю живой любознательности. Поэтому вся эта внеплановая, полуфантастическая работа Тихонравова им не только не преследовалась, а напротив, даже поощрялась, хотя и не афишировалась особенно. Нестеренко знал, что отнюдь не все его вышестоящие начальники столь же любознательны, и не без оснований опасался обвинений в прожектерстве. Тихонравов и маленькая группа его столь же увлеченных сотрудников в конце 1947 – начале 1948 года безо всяких ЭВМ проделали колоссальную расчетную работу. Чтобы, как говорится, «не дразнить гусей», они все свои вычисления вели для некой гипотетической одноступенчатой ракеты с дальностью в тысячу километров, в возможности постройки которой не сомневались даже самые упорные скептики. И получилось, что если соединить несколько «тысячных» – как называл их Михаил Клавдиевич, то с помощью такого пакета вытащить спутник на орбиту можно.
Доклад Тихонравова заслушали на ученом совете института. О спутнике он помалкивал, потому что говорить о вещах столь несерьезных в аудитории столь солидной было бы оскорбительно для членов ученого совета. Довольно было и того, что он о пакете рассказал. После доклада обнаружилось множество самодеятельных оппонентов, которые один за одним выбегали к доске и, ломая мел от нескрываемого негодования, доказывали, что тихонравовский пакет, – не что иное, как «доска, летящая поперек воздушного потока». Тихонравов, однако, не успокоился.
В июне 1948 года Академия артиллерийских наук готовилась провести научную сессию, и в институт, где работал Тихонравов, пришла бумага, в которой запрашивалось, какие доклады может представить НИИ. Тихонравов решил доложить итоги своих расчетов по ИСЗ – искусственному спутнику Земли. Никто активно не возражал, но тема доклада звучала все-таки столь странно, если не сказать дико, что решили посоветоваться с президентом академии Анатолием Аркадьевичем Благонравовым.
Совершенно седой в свои 54 года, красивый, с холеными руками, длинными ухоженными ногтями, изысканно вежливый, величаво неторопливый, с золотыми погонами генерал-лейтенанта артиллерии, Благонравов напоминал носителя каких-нибудь древних дворянских кровей и трудно было поверить, что корни его родословной зарыты на огородах деревни Аньково Ивановской губернии.
Президент сидел в окружении нескольких ближайших своих сотрудников и маленькую делегацию из НИИ-4 слушал очень внимательно. Он понимал, что расчеты Михаила Клавдиевича верны, что все это не Жюль Верн и не Герберт Уэллс, но понимал он и другое: научную сессию Академии артиллерийских наук такой доклад не украсит.
– Вопрос интересный, – усталым и бесцветным голосом сказал Анатолий Аркадьевич, – но включить ваш доклад мы не сможем. Нас вряд ли поймут... Обвинят в том, что мы занимаемся не тем, чем нужно...
Сидящие вокруг президента люди в погонах согласно закивали.
Когда маленькая делегация НИИ ушла, Благонравов испытал какой-то душевный дискомфорт. Он много работал с военными и перенял у них в общем-то полезное правило не пересматривать принятые решения, но тут вновь и вновь возвращался он к тихонравовскому докладу и дома вечером опять думал о нем, никак не мог отогнать от себя мысль, что несерьезный этот доклад на самом деле очень серьезен.
Тихонравов был настоящим исследователем и хорошим инженером, но бойцом он не был. Отказ президента расстроил его. Молодые его сотрудники, которые помалкивали в кабинете Благонравова, подняли гвалт, в котором, однако, мелькали новые серьезные доводы в пользу их доклада.
– Что же вы там молчали? – рассердился Михаил Клавдиевич.
– Надо снова идти и уломать генерала! – решила молодежь.
И на следующий день они пошли снова. Было такое впечатление, что Благонравов словно обрадовался их приходу. Он улыбался, а новые доводы слушал в полуха. Потом сказал:
– Ну, хорошо. Доклад включим в план сессии. Готовьтесь – краснеть будем вместе...
Потом был доклад, который слушали в гробовом молчании: никто не знал, как на него реагировать. Как на шутку, розыгрыш? Или серьезно думают всем этим заниматься?
Доклад Тихонравов закончил так:
– Таким образом, дальность полета ракет не только теоретически, но и технически не ограничена.
Благонравов заранее объявил, что прения отменяются, но, как и ожидал Анатолий Аркадьевич, один очень серьезный человек в немалом звании спросил Благонравова как бы мимоходом, глядя поверх головы
