угощение, а Юра мне обещал рубль. Погода то плохая, то хорошая... Мне очень, очень трудно учиться. По закону божьему и арифметике...
Милая мама, я о тебе не скучаю и прошу писать, как твое здоровье, а то ты снилась мне нехорошо... Я ел за вас блины и съел штук восемь, а перед этим штук 5... Аэроплан склеил, очень красивый...»
Лето 1916 года Сережа провел под опекой дяди Юры. Он работал учителем в гимназии и его назначили начальником летней школы для гимназистов в Плютах под Киевом, он взял с собой племянника. Впрочем, главной опекуншей Сережки была Рита Рудомино – будущая жена второго дяди – Василия Николаевича, любимого «Васюни». Годы спустя Маргарита Ивановна Рудомино, многолетний директор Библиотеки иностранной литературы в Москве, вспоминала:
– Я была уже барышня, интересовалась мальчиками, а тут меня приставили к Сереже, чтобы я за ним присматривала, укладывала спать. Это меня очень раздражало и тяготило. Воспоминания о нашей первой встрече с ним остались самые неприятные, хотя я сейчас понимаю, что он был послушный, спокойный, молчаливый мальчик...
Мама вернулась к осени, а в начале 1917 года Григорий Михайлович был переведен в Одессу в управление Юго-Западной железной дороги. 26 апреля 1917 года Сергей писал отчиму:
«Милый папа!
Я и мама здоровы. Я тебя очень прошу сделать мне трапецию. Мама готовится к экзаменам, и поэтому мы выедем числа 15-го, 16-го... Я занимаюсь художеством и рисую красивые картины... Только, пожалуйста, если мама не выдержит экзаменов, то ты не сердись. Я буду скоро в первом классе и приеду к тебе первоклассником...»
Мария Николаевна и Сергей приехали в Одессу 28 мая 1917 года под вечер. Когда у дома разгружали чемоданы, Сергей все смотрел туда, где, как ему сказали, должно быть море, но не видел ничего, кроме желтых окон, в которых уже вспыхнули лампы. Утром он проснулся рано, быстро вспомнил, где он, и, крадучись, потянув вверх ручку, чтобы не скрипнула дверь, проскользнул на улицу. Шел быстро, потом побежал. Утро было пасмурное, без солнца. Яркая безбрежная синь, свободно бегущая во все пределы, открылась ему. В первый раз в жизни увидел он море. Ветер сильный, дышащий свободой, налетал порывами, Сергей продрог, но не уходил, все стоял и смотрел.
Дом в Житомире, где родился С.П. Королев
Сережа с няней Варварой Ивановной Марченко.
Июль 1907 г.
Сережа Королев в 1909 г.
Сережа Королев в 1912 г.
Семья Москаленко
Слева направо: Анна Николаевна, Николай Яковлевич, Василий Николаевич,
Сережа Королев, Мария Матвеевна, Юрий Николаевич, Мария Николаевна
Григорий Михайлович Баланин
3
На долю моего поколения выпало столько войн, переворотов, испытаний, надежд, труда и радости, что всего этого хватило бы на несколько поколений наших предков.
За время, равное обращению Юпитера вокруг Солнца, мы пережили так много, что от одного воспоминания об этом сжимается сердце. Наши потомки будут, конечно, завидовать нам, участникам и свидетелям великих перемен человечества.
Спустя некоторое время Баланин стал начальником портовой электростанции. Сначала они снимали квартиру на Канатной, но вскоре выпал случай переехать поближе к электростанции, и они обосновались на Платоновском молу в просторной квартире двухэтажного дома, балкон которой выходил на море, а внизу цвела сирень и зеленели олеандры. Несколько недель Сережа, как и обещал отчиму, был первоклассником: ходил в 3-ю Одесскую гимназию М.К. Батцель. Но стать настоящим гимназистом ему, увы, не пришлось: буквально с первых дней своей одесской жизни маленькая семья портового инженера была втянута в водоворот событий, поломавших весь привычный уклад «Одессы-мамы».
Наверное, ни один другой город не переживал в те годы столько перемен, сколько выпало на долю крупнейшего южного порта России. Власть была пестра и неопределенна: органы Временного правительства не считались с Советом рабочих депутатов. Совет не признавал, по сути, Временное правительство. В мае 1917-го появился Румчерод – исполком советов румынского фронта, Черноморского флота и Одесской области. Там все агитировали за войну до победного конца. Баланин ходил на диспуты, возвращался хмурый: «победного конца» не видать, одни разговоры, трескотня.
– Большевики не примирятся с ними, я чувствую, – говорил он Марии Николаевне. – Вот погоди, еще заварится каша...
В декабре открылся II съезд представителей румынского фронта. Здесь верх держали большевики. Положение накалялось. То там, то здесь происходили стычки, драки, каждую минуту они могли стать запалом настоящего переворота.
Город встречал новый 1918 год в ожидании неведомых перемен. По улицам маршировали вооруженные ахтырцы, моряки с «Синопа», рабочие Красной гвардии. 14 января началась уже серьезная стрельба. Юнкера и гайдамаки держались дня два. Уличные бои то затихали, то разгорались снова. Гимназия, в которую определили Сергея осенью, закрылась на неопределенное время. Молоденький, очень воспитанный инспектор привез на Платоновский мол документы гимназиста Королева. Теперь бывший гимназист сидел дома: мама строго запретила выходить за ворота порта, но и отсюда он отлично слышал далекие, звенящие над морем выстрелы. Потом на стене электростанции увидел наскоро прикрепленный серый листок: «Ко всем трудящимся города Одессы...» – в городе Советская власть.
Теперь открылись школы. Уже не гимназии, а школы. Но опять проучился Сергей совсем недолго: через полтора месяца в Одессу вошли австро-германские части. Сергей видел, как расхаживал по порту высокий немецкий офицер, деловито осматривал причалы, расспрашивал о глубинах, стоянках на рейде, что-то аккуратно заносил в записную книжицу. Григорий Михайлович переводил: неожиданно понадобилось его знание немецкого языка.
Немцы формально признавали Центральную раду, что, впрочем, не мешало им чувствовать себя в городе полнейшими хозяевами. Оккупационные распоряжения предупреждали об откровенном терроре. Вечно шумная Одесса словно вымерла. Сергей томился дома. В то лето он особенно пристрастился к книгам. Настал тот обязательный период запойного чтения, который чуть раньше, чуть позже непременно переживает каждый мальчишка и в наши дни. Только в десять лет человек может читать так жадно и одновременно так бессистемно, все воспринимая чисто и горячо, все впитывая и все переживая. Сергей читал «Геометрию», Чехова, потом Гауфа, потом случайный том Реклю, рыцарский роман без начала, стихи Надсона, справочники по сопромату.
Немцы и австрийцы ушли в ноябре. Сергей слышал, как Григорий Михайлович рассказывал маме, что фельдмаршал фон Бельц, начальник австрийского гарнизона, застрелился. Немцы ушли, но радоваться было рано: 26 ноября на одесском рейде появился английский контрминоносец «Неренда». Через три дня высадились сербы – первый эшелон, за ними, подоткнув за пояс шинели, заливисто хохоча, с трапов прыгали веселые французы – новый десант интервентов. Сергей с отчимом стояли на балконе. Холодный ветер с моря ерошил волосы Баланина. Он был озябший, встревоженный и беззащитный. Отчим обернулся к Сергею, и тот увидел, какие невеселые у него глаза.
– Одни бандиты приходят на смену другим, – горько сказал Григорий Михайлович.
Он был прав. Началась новая, может быть, самая дикая и жестокая полоса разгула контрреволюции. В ту весну погибли герой-большевик Николай Ласточкин, отважная Жанна Лябурб и ее боевой товарищ по
