Похоже, что у него начинался бред.
— У меня отец умер, — повторил Тимур. — Год назад. Утонул. Напился пьяный на свадьбе и утонул.
— Не верь. Они убили его.
Цокот копыт и голоса раздались совсем уже близко.
Свет факелов и силуэты всадников появились как раз невдалеке от того места, где была схватка.
— Собаки! — прохрипел раненый, оглядываясь на них от калитки.
Тимка не повел его в дом. Открыл дверь подвала, и они стали спускаться ощупью.
Привычным жестом мальчик пошарил по стене возле входа в поисках выключателя, однако выключатели почему-то не было.
— Я принесу огонь… — сказал Тимка в темноте, когда незнакомец со стоном опустился на кучу соломы у стены. — Вы подождите.
И знакомым, и незнакомым показался ему его собственный дом. Расположение комнат, лестниц, окон было прежним. Однако все вокруг было более голым более бедным, что ли. Стол, возле входа на террасу стоял на прежнем месте, но стол был какой-то самодельный, грубо сколоченный, и незнакомый кувшин с водой стоял на том столе, освещенный масляным светильником, какого Тимур никогда в глаза не видел.
На террасе его и Георгия постели стояли, как и всегда но это были не привычные металлические кровати, а деревянные топчаны с набросанной поверху рухлядью. Тимур поискал простыни (нужно было что-то для перевязки), но не нашел. Сорвал с гвоздя полотенце.
Шипя и морщась от боли, незнакомец обрывком полотенца, намоченного в кувшине, обмывал рану. Помигивал светильник.
— Где Далмат? Ты сказал отцу, что я жду его?
— Мой отец умер… — терпеливо повторил Тимур. — Мы с мамой живем одни. Вот уже год. — Он напрягся в каком-то раздумье и добавил: — Есть брат. Но только он не сможет… помочь.
— Как тебя звать, малыш?
— Тимур.
— Странное имя дал сыну Фрид. Кто-то предает нас, Тимур Далмат. Они убили твоего отца, ты говоришь. Они ждали меня. На площади перед замком на кольях ограды, ты видел, висит человек. Это был наш посланец. Кто-то предает нас.
— Кого «вас»?
Тот посмотрел на мальчика внимательно и грустно:
— Фрид Далмат был так осторожен, что не рассказал о нас даже родному сыну? Но неужели в Перхлонесе уже не вспоминают о нас — о тех, кто не поклонил головы перед Десебром, кто вот уже шестой год живет жизнью гонимых, кто гибнет сейчас от голода и болезней у ледников Тибериады?! О нас забыли.
Он застонал, и трудно было в этот момент понять, от чего он стонет: от обиды или от боли, которую доставил себе, стягивая на плече повязку.
— Пять лет назад Даут Мудрый, единственный законный владыка Перхлонеса, увел нас в горы. Пять лет мы готовили Великий День Возвращения. Вначале казалось, он близок, он все ближе и ближе, этот великий день. Но с недавних пор словно тяжкая немочь поразила войско Даута. Силы тают. Каждый наш замысел становится известен Десебру, люди гибнут, даже не успев обнажить меч. Нас кто-то предает.
Так думают все, кроме Мудрого, но старого и слабого Даута… — Незнакомец горько усмехнулся. — Он перестал слушать верных ему друзей. Он слышит лишь один голос. Верно говорят: когда боги хотят лишить разума, они дают старику юную жену.
Тимуру было от всей души жалко этого человека, страдающего не только от раны, но больше того от малоуспешности дела, которое они ведут шестой уже, оказывается, год.
— Нет-нет! — сказал он, стараясь говорить искренно. — О вас помнят! О вас говорят! Просто… это… люди… пять лет ждать — немалый срок.
— Далмат! Малыш! — совсем другим тоном, почти умоляюще заговорил незнакомец, как в лихорадке. — Беда, страшнее которой и не придумать, угрожает всем! Собаки Десебра — я же сказал, кто- то предает нас! — разыскали в монастыре преподобного Доминика дочь Даута! Теперь нашему делу конец! Теперешний Даут Мудрый будет покорен любой воле Десебра. Всему конец!
— Я, кажется, видел в монастыре дочь Даута… — нерешительно вспомнил Тимур. — Она со светлыми волосами? Голубые глаза?
— Да, она совсем еще девочка. Даут обожает ее. Ради спасения ее жизни он согласится на все.
Незнакомец откинулся на солому и прикрыл глаза. После паузы заговорил:
— Боюсь, мне не встать уже с этого ложа. Мне не к кому обратиться за помощью, кроме тебя, Тимур Далмат. Ты знаешь дом на Ореховом мысу? Там живет старик Адльбер с тремя сыновьями. Ты скажешь ему: «Змея и Роза». Расскажешь ему об Эрике, дочери Даута. Скажи, не забудь: «Нас кто-то предает!» Адльбер — последний, кто может что-то сделать. Торопись, Далмат! Страшная беда грозит нашему народу.
Тимур осторожно притворил за собой дверь, выйдя на улицу.
Трудно было понять, «какое нынче на дворе тысячелетье»: в глубине ночи проплывали факелы ночных дозоров… невдалеке, из кустов, слышался голос брата и подхихикиванье очередной его подружки. Тимур вышел на берег бухточки. Возле полурассыпавшейся «амфоры» с цветами было крупно написано на песке: «ТЫ ГДЕ?»
В доме спортбазы окна были темны. Светил лишь один фонарь.
В дальнем конце бухты, на Ореховом мысу, тускло светилось окно в доме старика Адльбера.
Тимур пошел берегом моря в сторону мыса. То и дело путь ему преграждали валуны, осыпи, скалы, выдающиеся в море. Вскоре он устал преодолевать все эти препятствия. Проще и быстрее было переплыть бухточку по прямой.
Он сложил на камне одежду, вошел в тихое море и поплыл, держа направление на дом Адльбера. Он плыл неторопливо и долго. Пошатываясь от усталости, вышел наконец на берег.
— «Змея и Роза»… — сказал он себе.
Дверь в дом была не заперта, чуть-чуть приоткрыта. Зловеще и неприятно заныла, когда Тимур отворил ее. Плаксиво и жалобно запищала, затворяясь за его спиной.
Следы ужасающего, ожесточенного поединка были и доме везде.
Опрокинутая мебель, сорванные шторы, вдребезги разбитая посуда…
Он прошел залу, отворил дверь в одну из комнат и едва удержался от крика.
На Тимура глядел, вытаращив остекленелые глаза, старик Адльбер, пригвожденный к стене двурогим фаларийским копьем.
Один из сыновей со стрелой в спине полусвисал в окно.
Что-то закапало сверху на Тимура, стоящего под лестницей, ведущей на второй этаж. Он поднял лицо — на лицо его пала кровяная капель.
На площадке лестницы, истекая последней кровью из разваленного саблей горла, лежал второй сын Адльбера. Рука его все еще сжимала короткий перхлонесский меч.
Третий сын лежал на пороге распахнутой задней двери, прислонившись спиной к притолоке. Рука его все еще тянулась к лежащему невдалеке боевому топору. Судя по изобилию крови вокруг, он дрался до последнего, и многие нашли свой конец в поединке с ним. Тишина стояла в доме мертвая.
Лишь трещали босые ступни на клейком от крови полу.
Лишь слышалось взволнованное дыхание мальчика.
Лишь шуршало зерно, вытекая из продырявленного мешка.
Лишь — все медленнее и медленнее — капала с площадки второго этажа кровь одного из Адльберов.
Жалобно и горестно мяуча, выскочил откуда-то обрадованный котенок.
Тимка взял его на руки. Тот сразу же замурчал, благодарно и жадно слизывая кровь с рук мальчика.
Уже совсем рассвело, когда он вновь вышел на крыльцо дома.
Земля перед домом была истоптана копытами лошадей. Раненых и убитых в этом неравном сражении увозили, должно быть, на арбе — отчетливо были видны колесный след и алый пунктир на земле.
