принадлежности к человеческому роду. Даллисоны составили о нем суждение столь же неверное, какое выразил о них самих Хьюз, когда 'поносил аристократов', о чем Хилери узнал от 'Вест-министра'. Хьюза можно было бы сравнить с разодранным экраном или разбитым сосудом, в дырки которого проникает свет. Одна кружка пива, с парами которого его раненая голова уже не справлялась, - и он становился 'чужаком'. К несчастью, он имел обыкновение после работы заглядывать в 'Зеленый Рай'. А в тот вечер вместо одной кружки Хьюз выпил три и, выбравшись из трактира, испытывал смутное ощущение, что его долг - пойти туда, где девушка, вызвавшая в нем такую необыкновенную страсть, 'занималась шашнями'. Сознание долга боролось в нем с традиционным солдатским отвращением к доносу. С этим' смешанным чувством он и позвонил у двери дома Хилери и спросил миссис Даллисон. Когда он стоял перед ней, вытянувшись во фронт, опустив черные глаза, сжимая в руке фуражку, лицо его, как всегда, не выражало ничего.
Бианка с любопытством отметила шрам на левой стороне его коротко остриженной черной головы.
То, что собирался сказать Хьюз, выговорить было нелегко.
- Я пришел, чтобы рассказать, чтобы вы знали, - проговорил он наконец упрямо. - Так-то я бы сроду не пришел, мне тут никто не нужен.
Бианка видела, что губы и веки у него дрожат, это не вязалось с его бесстрастностью.
- Моя жена, небось, наговорила на меня, жаловалась, что я ее поколачиваю. Мне наплевать, что она там говорит вам! или другим, у кого она работает. Я только одно скажу: я сроду не трогал ее первым, она всегда сама начинает. Вот поглядите-ка - ее работа! - Засучив рукав, он показал царапину на жилистой татуированной руке. - Только я пришел сюда не для того, чтобы говорить о моей жене, эти наши дела никого не касаются.
Бианка повернулась к своим: картинам.
- Ну так что же? - спросила она. - Ради чего вы пришли? Вы видите, я занята.
Лицо Хьюза стало неузнаваемым. Вся его бесстрастность исчезла, глаза ожили, загорелись, заметали темное пламя. Бианке еще никогда не приходилось встречать человека, в котором бы так бурлила жизнь. Будь это не мужчина, а женщина, Бианка сочла бы подобное проявление чувств неприличным и наглым такое ощущение было у Сесилии, когда она разговаривала с миссис Хьюз. Но проявление сильного темперамента в этом мужчине пленило Бианку, затронуло в ней женское начало. Так весной, когда все только что казалось таким серым, прибитым к земле, свет алых облаков вдруг зажигает кусты и деревья - ветви их будто охватывает пламя. Но в следующее мгновение это ослепительное пламя исчезает, облака утрачивают свою алость, огненный свет не дрожит, не мечется в кустах. Так же мгновенно исчезла страсть с лица Хьюза. Бианка испытала разочарование, ей хотелось, чтобы в ее жизни было побольше таких безудержных чувств. Хьюз украдкой глянул на нее своими черными глазами - когда он их щурил, они становились бархатистыми, словно шмели. Большим пальцем он указал на портрет девушки.
- Это я насчет нее пришел поговорить, - сказал он.
Бианка холодно посмотрела ему в лицо.
- У меня нет ни малейшего желания слушать.
Хьюз огляделся, словно ища чего-нибудь, что помогло бы ему говорить дальше; на глаза ему попался портрет Хилери.
- Я бы на вашем месте поставил их рядом, - сказал он,
Бианка прошла мимо него к двери.
- Или вы, или я, кто-нибудь из нас выйдет отсюда.
В лице у Хьюза не было теперь ни злобы, ни страсти, оно было только несчастным.
- Послушайте, миссис, - начал он, - вы не злитесь, что я пришел. Я это не для того, чтобы досадить вам. У меня есть своя жена, - видит бог, она меня достаточно изводит из-за этой девушки. Честное слово, скоро мне только и останется, что утопиться. Это потому, что он подарил ей новые платья, вот почему я пришел сюда.
Бианка открыла дверь.
- Уходите, прошу вас, - сказала она.
- Я уйду без шума, не беспокойтесь, - пробормотал он и вышел, повесив голову.
Выпустив его через боковую дверь, Бианка снова подошла к картинам. В горле у нее был комок, привычная маска на лице исчезла. Так она стояла долго, не шевелясь, потом отнесла картины на прежние места и крытым ходом направилась к дому. Возле отцовской комнаты она прислушалась, затем тихо повернула ручку двери и вошла.
Мистер Стоун, держа перед собой несколько исписанных листов, диктовал маленькой натурщице, а та, пригнув голову к руке, усердно записывала. Она перестала писать, когда вошла Бианка. Мистер Стоун не прервал работы, он поднял руку и сказал:
- Я перечту последние три страницы. Следите!
Бианка села возле окна.
Голос ее отца, такой тонкий и медлительный, что каждый слог звучал отдельно, был воплощением монотонности.
'Можно об-на-ру-жить некоторые следы того, что в те дни на-ме-ча-лись первые попытки стереть границы между классами...'
Голос звучал ровно, не повышаясь и не понижаясь, словно обладатель его знал, что впереди еще долгий путь, - как гонец, который несет важные вести через равнины, горы и реки.
Мистер Стоун сделал паузу.
- У вас там стоит дальше слово 'безумные'? - спросил он.
Маленькая натурщица подняла голову.
- Да, мистер Стоун.
- Вычеркните его.
Он смотрел на деревья за окном; дыхание его было отчетливо слышно. Маленькая натурщица пошевелила онемевшими пальцами. Испытующий, улыбающийся взгляд Бианки не отрывался от девушки, словно она хотела неизгладимо запечатлеть у себя в памяти ее образ. Было что-то пугающее в этом пристальном взгляде, что-то жестокое и в отношении себя и в отношении этой девушки.
- Никак не могу найти нужное слово, - проговорил мистер Стоун. - Пока оставьте пустое место. Продолжаем. '...Ни нежный братский интерес человека к человеку, ни любознательность в отношении явления как такового...'
Голос его тянулся все той же узкой тропой в просторы, замороженные спокойным, извечным присутствием его излюбленной идеи, которая, как золотая луна, далекая и холодная, дивно сияла над тонкой струйкой слов, А девушка все водила по страницам кончиком пера, сверяя текст. Мистер Стоун опять прервал чтение, поглядел на дочь и, словно удивившись тому, что она здесь, спросил:
- Ты хочешь сказать мне что-нибудь, дорогая?
Бианка помотала головой.
- Продолжаем! - сказал мистер Стоун.
Но глаза маленькой натурщицы уже поймали прикованный к ней взгляд.
На лице ее мелькнуло такое выражение, будто она спрашивала: 'Что я вам сделала, что вы так на меня смотрите?'
Словно зачарованная, она посматривала украдкой на Бианку, а рука ее машинально отмечала абзацы. Этот молчаливый поединок взглядов все продолжался: улыбающийся взгляд женщины был твердым и жестоким, взгляд девушки - неуверенным и обиженным. Ни та, ни другая не слышали ни слова из того, что читал мистер Стоун. Они отнеслись к этому так, как жизнь всегда относится к философии и как будет относиться к ней до скончания века.
Мистер Стоун опять остановился, он словно взвешивал последние предложения.
- Да, мне кажется, это правильная мысль, - сказал он вполголоса. И вдруг обратился к дочери: - Ты согласна со мной, дорогая?
Он с беспокойством ждал ответа; на его тощей шее, чуть пониже бородки, были ясно видны жидкие седые волоски.
- Да, папа, согласна.
- Я рад, что ты одного со мной мнения. Меня это беспокоило. Продолжаем!
