нужду.
Эти примеры, приводимые А. Валлоном, показывают, сколь разительно в дальнейшем изменился Рим. Новый дух увлек римлян на путь цивилизации, явил и вкус к роскоши, привычку к безделью и, как следствие, желание иметь больше рабов. То было время с 200 г. до н. э. по II век.
Путешествие по рабовладельческому Риму напомнит нам путь Данте и Вергилия по аду. Повинуясь дикому инстинкту народа, алчного до земли и добычи, римляне времен поздней Республики, тем более Империи, не нуждались в оправдании завоеваний. Ливий считал естественным, что народ, «происходящий от Марса», покорял себе другие народы, и даже советовал им покорно сносить римскую власть. Но уже при Августе Вергилий, напоминая согражданам, что их назначение – владычествовать над народами (tu regere imperio populos, Romane, memento), придавал владычеству моральное назначение – водворять мир и щадить покоренных (parcere subjectis). Идея римского мира (pax romana) становится девизом римского владычества. Эту идею возвеличивает Плиний, прославляет Плутарх, называя Рим «якорем, который навсегда приютил в гавани мир, долго обуреваемый и блуждавший без кормчего». И греческий моралист, сравнивая власть Рима с цементом, увидел величайшее значение Рима в том, что тот смог организовать человеческое общество среди ожесточенной борьбы людей и народов. Этой же идее «римского мира» дал официальное выражение и император Траян в надписи на Храме, воздвигнутом им на Евфрате, когда до этой реки была вновь отодвинута граница Римской империи.
Ранее уже говорилось о том, что рабство было явлением, общим для Древнего мира. Эллинская мысль до IV в. до н. э. не сомневалась в том, что рабство – абсолютно необходимый и законный общественный институт. Аристофан, предлагавший в комедийной форме самую радикальную реформу социально- экономического строя (Eccl, 651–652), тем не
менее считал уместным весь труд земледельцев возложить на рабов. Ксенофонт (De vect., IV, 17) полагал, что лучшим средством для процветания афинского полиса было бы приобретение общественных рабов, числом по три на каждого гражданина. Аристотель, также не оставивший без внимания вопроса о рабах (Polit., I, 2), не выказал тени сомнения в необходимости рабства. Поэты и художники мало уделяли внимания рабам, обычно показывая их лишь как второстепенные, малозначительные фигуры, совершенно лишенные индивидуальной характеристики. Так, например, Аристофан нередко выводит на сцену рабов, но они выступают, чтобы лишь способствовать раскрытию основной идеи автора; иной же раз под маской рабов у Аристофана скрываются даже видные политические деятели Афин. Идеал раба в изображении Еврипида – лишенный индивидуальных черт, хороший слуга, всецело преданный своему господину. Тот же характер имеют и изображения рабов в искусстве периода классики, где совсем нередки фигуры домашних прислужников на надгробных рельефах и краснофигурных вазах. В облике персонажей выступает только их подчиненное положение, а иногда еще и их плохие манеры. Скажем, так представлен раб-педагог на килике (сосуд для питья вина) вазописца Дуриса со сценой из школьной жизни. В отличие от чинно держащихся учителей и учеников этот раб расселся, скрестив ноги, что, согласно свидетельству Аристофана (Nub., 983), считалось признаком дурного тона.
Позже отношение к рабам заметно меняется. В противовес полисной замкнутости стоики в известной мере вслед за киниками выдвигали идею космополитизма, т. е. общечеловеческого единства. Все это позволило стоикам с более гуманной точки зрения посмотреть на рабов, что было менее свойственно их предшественникам. Если для Аристотеля раб – необходимая рабочая сила и если бы инструменты могли бы действовать сами по данному им приказанию, то не было бы нужды в рабах, то, согласно учению стоиков, ни один человек уже по природе своей не является рабом.
Различного рода труд сам по себе не является признаком рабства, ибо работать при тех или иных обстоятельствах приходится и свободным. Свобода заключается в возможности проявлять самостоятельность, а рабство исключает эту возможность (Diog. Laert., VII, 1, 121). В период эллинизма более доступными для рабов становятся и общественные культы. Рабы ранее допускались к Элевсинским мистериям (религиозное празднество); теперь, когда мистериальные культы получили широкое распространение, возросло число поклонявшихся им рабов.
После разрушения Карфагена «война захватила весь мир» и все театры военных действий стали поставлять рабов. После триумфа победитель предавал пленных смерти, избивал их в лагерях, заставлял убивать друг друга во взаимных схватках на потеху своим воинам. Остальных меняли или обращали в рабов.
Рим распространил эти суровые меры на весь мир. Невыносимо тяжкой оказалась ноша римского владычества для побежденных. Население Сицилии сократилось в результате войн на 1/10. А. Валлон пишет, что и другие страны (Сардиния, Цизальпинская Галлия, Испания и др.) «заплатили толпами рабов римским легионам, которые выбивались из сил, чтобы их подчинить». Цезарь за один только раз продал в рабство 53 тысячи человек. Если верить Плутарху и Аппиану, он взял в плен свыше миллиона человек. Рим получал рабов из двух источников: рабами рождались или становились. К ним причисляли и детей рабов, хотя мнение юристов, как говорили тогда, «первых лиц в государстве», разделились. Гораций с удовлетворением пишет: «Лежит толпа своих рабов, богатства знак, вокруг божеств сияющих».
Но вскоре стало ясно, раб – это еще и источник опасности и восстаний. Старая пословица гласила: «Сколько рабов, столько врагов». Римский воин нес с собой не столько цивилизацию, право и дороги (до этого дело доходило, но в последнюю очередь), сколь кандалы рабства и позор угнетения, и это было везде, где ступала нога римского завоевателя. «Греция была окончательно покорена, и последние борцы за ее свободу отправились в Рим, чтобы увеличить собой число рабов».
То же самое происходило и в Азии. Везде и всюду римские войска, уходя, уводили с собой цвет побежденных народов; везде победители, прежде чем поставить все население страны, мужчин и женщин, в одинаковые условия зависимости, собирали еще дань рабами среди наиболее преданных ее защитников. Это было неизбежным следствием всякой битвы и завершением всякого похода. «И если бы мы собрали все тексты древних писателей, то все же не получили бы действительной, реальной картины». Реальная картина была бы ужасной. Т. Моммзен пишет: «Уже в то время слово «мытарь» является у восточных народов синонимом слов «злодей» и «грабитель». Эта повинность больше всех других способствовала тому, что римское имя стало ненавистным, в особенности на Востоке. Когда власть перешла к Гаю Гракху и к той партии, которая называла себя в Риме партией популяров, было открыто объявлено, что политическое владычество дает каждому участнику право на известное количество шеффелей зерна. Гегемония превратилась просто в собственность на землю; не только была введена полная эксплуатация, она была с бесстыдным цинизмом мотивирована, узаконена и программирована. Конечно, не случайно самое тяжелое бремя легло на самые невоинственные провинции – Сицилию и Азию». Итогом такой политики стало исчезновение многих ярких культур. Восток отдал свою кровь Западу. Вольней писал: «И мне на ум пришла история прошлых времен; я вспомнил древние века, когда в этих краях жили двадцать замечательных народов, [среди которых] Персия, владычествующая от Инда до Средиземного моря. собиравшая подати с сотни народов. Где они, валы Ниневии, стены Вавилона, дворцы Персеполя, храмы Баальбека и Иерусалима?» Над всем этим теперь властвовал Рим.
Экономика Древнего мира не могла жить без рабов. Правящий класс Рима включал сенатское и всадническое сословия, муниципальную и провинциальную знать, имевшую римские гражданские права. Они-то и получали все выгоды от эксплуатации рабов, собственных бедных граждан, грабежа провинций и частых внешних войн. Сформировался тип рабовладельческих отношений, который именуется классическим
