редакцию. Уговорить зама — шеф был в заграничной командировке, — удалось легко, и в тот же вечер я вылетел в Пермскую область.
Сизов и не собирался скрываться. Он жил официально, согласно справке паспортного стола, на улице Прокатной, но только не в Перми, а в Липецке, о чем оставил заявление перед отъездом из Перми, в котором провел лишь несколько месяцев. Это очень походило на подставку. Я, увлеченный своей новой идеей, видел доказательства тому в каждом факте.
Прикинув скромные бюджетные возможности, я решил за свой счет перекочевать в Липецк. Вышел из поезда в Грязях и последним ночным автобусом долго трясся по старой, разбитой дороге до областного центра. Приехав, как потом выяснилось, на правую сторону реки Воронеж, был вынужден трамваем отправиться на Левобережье, в новый поселок строителей металлургического завода.
Сизов снимал комнату в двухкомнатной квартире, в которой жила вдова почетного металлурга.
Суслик нисколько не удивился, увидев меня.
— Приехали? — безо всякого интереса сказал он и рыцарским жестом пригласил в комнату. — Располагайтесь, Андрей Дмитриевич. Мария вернется с рынка, позавтракаем. Небось только с поезда?
Остаток ночи я провел на автобусной станции и решил заявиться к Сизову пораньше, чтобы застать до работы, если тот работал.
— С поезда, — подтвердил я, чувствуя, как сон неотступно, клетку за клеткой, захватывает мое тело.
— Никак новое что узнали?
Он сел напротив и застучал пальцами по столу, словно заиграл на неведомом мне инструменте, звучащем только для него.
— Узнал, — я решил идти напролом, — и потратил на это узнавание все время, которое мог потратить на написание того, о чем вы просили.
— Это меня теперь мало интересует. Я живу исключительно другой жизнью и отказался от прошлого.
— А вы уверены, что прошлое от вас отказалось?
Он промолчал.
— Я узнал одну мелочь: Караваев не был расстрелян на Коломенском кладбище…
Сизов скривил губы в презрительной усмешке точь-в-точь какую носила Секлетея Тимофеевна.
— И что следует из этой выдумки?
— Ничего. Кроме того, что вы, Алексей Никанорович, отлично знаете, что Караваев не был расстрелян.
— Допустим, — он уже пришел в себя.
Вошла Мария с полной кошелкой.
— Готовь на троих, Машенька! У нас гость, дорогой гость.
Когда Мария выкатилась из комнаты, столь тихо и быстро, что я толком не успел ее рассмотреть, Сизов сказал уже глуше:
— Допустим…
— Почему вы не сообщили об этом на допросе в управлении госбезопасности?
— Меня не спрашивали. К тому же я мог ошибиться. И тогда…
— И тогда?!
— Вы очень напоминаете мне Головина. Был у нас такой следователь. Исключительно молодой и горячий. Все понимавший с полуслова.
— Я учту ваше замечание, Алексей Никанорович, но пока ответьте, если можете, на один вопрос: организацию предал Караваев?
Мне показалось, что вздох облегчения, такой внутренний, скрытый, Сизов подавить не мог.
— Не располагаю никакими данными, кроме тех, что изложил, — сухо отрезал Сизов. — Надеюсь, у вас есть еще что-либо рассказать мне?
— Есть. Вы помните Данцера?
— Еще бы! Немец, заменивший расстрелянного Морозова. Мой начальник на электростанции, арестовавший меня.
— Он жив.
— Очень жаль.
— И он рассказал многое, что знали лишь Моль, Гельд, Караваев и… — я сделал умышленную паузу.
Даже пятилетнему мальчишке было понятно, как мучительно ждал своей фамилии Сизов. И это меня очень огорчило. Я вдруг заколебался в версии с Караваевым, и стрелка подозрения стала клониться в сторону Сизова.
Алексей Никанорович вновь взял себя в руки. Чувствовалось, что на этот раз спокойствие его искреннее.
Пришла Мария и пригласила на кухню завтракать. Пили чай с колбасой и закусывали крупными поздними помидорами, в которых почти не было жидкости, лишь сахаристая розовая мякоть.
— У меня работа с одиннадцати, а Марии нужно уходить, — сказал Сизов, наливая себе новую чашку чаю. — К ней у вас вопросов нет? — Сизов разговаривал так, будто за нашим столом сидела кукла, собственность Сизова, которой он распоряжался по своему усмотрению.
«Странная метаморфоза, — думал я, — по всему казалось, что Мария не из робкого десятка, а так подчинилась, что и смотреть противно!»
Мария была молчалива и совершенно равнодушна ко всему происходившему. На небольшом, лисьем личике тусклыми пятнами темнели глаза. Седеющие волосы были зализаны назад, волосок к волоску, и стянуты на затылке в жидкий узел, из которого крысиным хвостом торчал кончик косы.
Я покачал головой. Мария, словно только и ждала моего жеста, молча встала и, не прощаясь, вышла.
Мы вновь остались одни.
— Что будете делать с Караваевым, коль, допустим, найдете?! — спросил Сизов.
И тут я растерялся. А действительно, что я буду с ним делать? То ли, как предателя, передать — легко сказать «передать» — в руки соответствующих органов, то ли самому допросить? Ясно было одно — если он и впрямь виновен в провале организации, вряд ли станет беседовать со мной столь же спокойно Алексей Никанорович. Неужели все, что знает Караваев, нисколько не может повредить ему, Сизову?
— Мне надо с ним поговорить, — не очень уверенно сказал я, отхлебывая горячий чай, который снова налил Сизов, как бы предлагая продолжить беседу.
— Благоразумное решение. Вы всегда уверены, что и с вами хотят разговаривать?
— Не всегда. В частности, не предполагал, что наша беседа будет такой искренней и содержательной.
— Комплимент за комплимент. Исключительно из вежливости, — Суслик облизал губы. — Не ожидал от вас такой бульдожьей хватки! Думал, молодой, увлекающийся — наскоком налетит, зубки обломает, да и скроется…
Сизов долго молчал, потом внезапно, будто выстрелил, произнес:
— Увидеть Караваева можно. Он работает на стадионе «Трактор» тренером по стендовой стрельбе. Известный в Липецке охотник. Фамилия его нынче Торопов, а зовут также, Владимиром Алексеевичем. В двенадцать на стенде у него стрельбы. — Сизов взглянул на часы и облизнул губы. Он не мог не понимать, что совершает предательство по отношению к Караваеву, предательство, невесть какими последствиями тому грозящее, но даже искры раскаяния или сожаления не мелькнуло в его маленьких, смотрящих мимо собеседника глазках.
Сизов снова облизнул губы. И теперь он напоминал мне уже не Суслика, а скорее варана, выбрасывающего перед собой раздвоенный язык.
Верить или не верить?
«Пок! Пок!»
