Словно готовились к большому застолью, хлопали пробки выстрелов за белой стеной, отделявшей стадион от опушки засаженного ровными рядами ельника.
Я прошел на стенд. Был он небольшим. Две покосившиеся хибарки из плохо очищенных досок, сквозь которые просматривались и пусковые механизмы, и люди, выплевывавшие с их помощью тарелочки. Я подошел к двум парням в тренировочных костюмах, следившим за тем, как стреляет на круглом стенде пожилой, явно пенсионного возраста человек. Не скрою, подумалось, что, судя по тому, как с завидным постоянством после выстрела вспыхивает на том месте, где находилась тарелочка, черное облачко дыма, стреляет сам Караваев.
— Торопов? — переспросил парень, оглядев меня изучающим взглядом. — Записаться, что ли? Так вон он идет.
От небольшого домика с выцветшим голубоватым плакатом на стене, изображавшим стрелка, шел человек неопределенных лет. Шел, тяжело раскачивая руками и согнувшись, будто нес тяжелый горб или неведомая болезнь скрутила его. Пышная окладистая борода с редкой проседью в золотистых волосах делала Караваева похожим на святого или мученика.
Я шагнул ему навстречу, не в силах сдержать волнения.
— Вы Торопов?
— Допустим, — совсем как Суслик сказал он. И посмотрел на меня снизу вверх — видно, головы поднять не мог, но смотрел пронзительно, оценивающе.
— Я из Москвы. Мне рекомендовали обратиться к вам. Хотелось написать о секции рабочих стрелков. Для спортивной газеты.
— Ничего не получится, — сказал он, стоя передо мной с широко разведенными руками, как делают штангисты, которым мешают мышцы спины опустить их вдоль туловища. — Не получится. Я не люблю вашего брата писателя. И популярности не жажду. Мне хватает удовлетворения в работе.
Он прошел мимо, но Караваев-Торопов не знал, каким настырным бываю я, когда хочу.
— Я буду писать о ребятах, с которыми вы занимаетесь. К вам у меня лишь несколько общих вопросов.
Караваев остановился, будто прислушиваясь к самому себе, и непонятно почему быстро согласился.
— Хорошо. Приходите в пять. У меня кончаются тренировки, и вы не будете мешать. А сейчас уходите.
Он что-то громко крикнул стрелявшему на стенде, и стрелок, переломив ружье и небрежно повесив его на плечо, пошел к Караваеву, но тот опять что-то крикнул, и человек, послушно вернувшись, начал собирать стреляные гильзы.
— Торопов порядок любит, — сказал стоявший рядом парень, указывая на тренера. — Аккуратный человек.
В пять, когда я пришел на место назначенного свидания, сотни раз мысленно проговорив все, что хотел спросить у Караваева-Торопова, знаменитый тренер не явился. Я прождал его больше полутора часов, но безрезультатно. Бросившись в Горсправку, узнал адрес и пришел домой.
Однокомнатная квартира в длинном, желтом, барачного типа сооружении была заперта на три видимых замка. И я не смог достучаться.
Вышла соседка.
— Чего гремите? Уехал он часа три назад. За ним заехали товарищи, и они уехали. Наверно, на охоту. Теперь в понедельник, раньше не будет.
Ждать было бессмысленно, надо было подключать Дмитрия Алексеевича. И хотя практически я не узнал ничего нового, меня распирало от самодовольства, что нашел удачный ход и не ошибся в расчете.
АПРЕЛЬ, 1942 ГОД
Первый допрос для Кармина был самым тяжелым. Потом обвыкся. Допрос походил на допрос, с теми же побоями, попытками отмолчаться, с очными ставками, опознаниями людей, которых он знал многие годы и должен был делать вид, что не знает, с молниеносными решениями, что можно говорить и что нельзя.
Черный кабель Моля, свистевший в воздухе, и парабеллум Гельда, зверевшего от допроса к допросу, уже казались обычными канцелярскими принадлежностями.
…Двое суток Кармин лежал в камере. Хотелось есть, но кормили плохо. Кидали в комнату бачок с бурдой, и Бонифаций, взявший распределение питания в свои руки, аккуратно разливал тепловатую жидкость по алюминиевым мискам. Мучило неведение: что знают об организации?! Казалось, что для начала о Кармине забыли. Пожалуй, уже вся камера перебывала на допросах — его не трогали. Карно вернулся с допроса повеселевший, рассказывал многое иносказательно, но дал понять, что у него сложилось впечатление, будто знают они куда меньше, чем можно было ожидать. Как-то, очнувшись ночью, — нестерпимо затекла спина и болела шея от неудобного положения, в котором он спал, — Кармин долго сидел, уставившись открытыми глазами в темноту камеры.
«А может быть, они и вправду ничего не знают? Может быть, мы попались в случайной облаве? Но почему так методично, организованно?! И почему так много знакомых лиц? А если принять версию, будто аресты необходимы для угона молодежи в Германию, то зачем тогда расстрел Толмачева и объяснения Гельда?»
Вопросы теснились, набегая друг на друга, и с каждым разом загадки принимали все новые и новые формы. Когда в полдень его вызвали на первый допрос, он где-то в глубине души даже обрадовался — наконец сможет ответить на многие из бесчисленных «почему».
В сопровождении двух полицейских Кармин вошел в знакомую комнату. Собственно, ее и не было — он шагнул скорее в плотный полукруг людей, стоявших в молчаливом ожидании его прихода. Они стояли, заложив руки за спину, только Гельд, которого Кармин уже знал достаточно хорошо, держал перед собой парабеллум и поигрывал им, будто связкой ключей. За своей спиной он услышал тяжелое напряженное дыхание замкнувших круг полицейских.
Моль кивнул головой, и удар сзади бросил Кармина на колени. Он взмахнул руками и сумел удержаться на полусогнутых ногах. А может быть, удержался от встречного удара сапогом, который нанес стоявший рядом с Молем фельдфебель. Тошнота подступила к горлу. Кармин почувствовал, как ноги становятся ватными, и он медленно осел на пол. Рот наполнился кровью. Александр поспешно сплюнул и услышал над собой голос Гельда:
— Ну что, комиссар, заждался? Думал, о тебе забыли? Встань! Это тебе будет вместо «здравствуйте». Чтобы не питал никаких иллюзий и знал — говорить правду, и только правду.
Моль сделал знак. Фигуры разбрелись к стенам. И тогда Кармин ощутил, насколько просторна комната, так просторна, что, кажется, и сил не хватит дойти до стены и опереться рукой, когда станет совсем плохо.
Моль сел на диван.
— Начинайте, Гельд.
Тот кивнул и, повернувшись к немцу, сидевшему за машинкой, что-то продиктовал.
Раздался дробный, будто свинцовые капли били по гудящей голове Кармина, стук пишущей машинки. И даже когда она умолкла и Александр услышал голос Гельда, ему показалось, что машинка звучит не переставая, будто перемалывая все, что касалось его, Кармина, будущего.
— Это были формальности. А теперь к делу, — сказал Гельд после того, как Кармин ответил на вопросы, касающиеся биографии. — Откуда вы узнали, что в Старый Гуж собирается приехать фюрер?
— Кто? — переспросил Кармин.
— Наш фюрер, Адольф Гитлер.
— А-а! Фельдфебель, начальник караула электростанции, многим рассказывал о поездках фюрера на фронт, сказал, что скоро он будет и здесь, по дороге в Москву.
