Липочка танцует, то посуда в шкафу должна звенеть! Отсюда и пошел хозяйский, властный тон, мечта о будущей жизни, как о повиновении ей всего окружающего - живого и неодушевленного.
В лобановской последней работе 'На всякого мудреца довольно простоты' в Театре сатиры были находки, ставшие для молодых режиссеров откровением. Ясно, как играть и ставить пламенное объяснение Глумова и Мамаевой: он рвет страсть в клочья. Г. Менглет - Глумов довел страсть до абсурда - начал грызть зубами подушку на диване. 'Мало… неубедительно, нет конкретных действий Глумова, - делает замечание Андрей Михайлович. - Ну-ка, Георгий Павлович, попробуйте переходить к делу: потушите свет в торшере, стоящем рядом с диваном, Мамаевой будет ясно, что последует дальше, - это уже конкретно. А вы, Надежда Ивановна (Н. И. Слонова, исполнительница роли Мамаевой) испугайтесь этого результата - вдруг кто-то войдет, к тому же вы уже прочли несколько строк из его дневника - сразу зажгите свет. Оба сидят, возбужденные этой игрой, тяжело дыша и судорожно соображая, как быть дальше. Повторите игру: он гасит свет, а она зажигает' [14] . На этой игре со светом сцена приобрела и жизненное наполнение, и сатирическое звучание.
Боготворимая москвичами Мария Ивановна Бабанова в финальной сцене 'Бесприданницы' тронула сердца зрителей одним жестом, дающим ответ спорам литературоведов о дальнейшей судьбе Ларисы, если бы не было выстрела Карандышева. Когда богатый купец Кнуров делает ей предложение стать его содержанкой и уехать с ним в Париж, Лариса непроизвольным, почти случайным движением руки закрывает лицо, как от пощечины. Если бы она осталась в живых, то с Кнуровым не уехала.
В английском спектакле 'Ричард III', в сцене у гроба, Ричард, добившись победы, целуя руку леди Анне, снимает кольцо с ее пальца зубами.
Немецкая хроника, попавшая в руки советским документалистам, запечатлела выразительные кадры: Гитлер, в последние дни войны бросивший в бой жалкие резервы 'Гитлерюгенда', подростков, способных лишь умереть за фюрера, обходит строй своих частей. Он проходат ряды обреченных, среди которых совсем юные, треплет кого-то из них по щеке, щиплет за ухо - особый вид ласки! Я взял этот жест для своего 'Ричарда III'.
Часто верно найденный жест, проходящий через весь спектакль, раскрывает смысл созданного на сцене образа. Соломон Михайлович Михоэлс в 'Короле Лире' поднимал руки к короне на голове, как бы подтверждая свою власть над миром. Но он своими руками отдал королевство дочерям. И в сцене столкновения с Реганой он поднимает руки к короне - но ее уже нет. Корона - власть - исчезла. И руки безвольно падают вниз.
Иван Александрович Пырьев - крупнейший режиссер, директор 'Мосфильма', организатор Союза кинематографистов СССР, ходил с тяжелой палкой из неведомого дерева, оказывающей непонятное, но ощутимое влияние на окружающих. Она как символ власти хозяина. Иван Александрович волочил ее за собой, потом резким движением выбрасывал далеко перед собой, устанавливал ее твердо на грешной земле и сам подтягивался к ней. Затем опять выходил вперед и опять волочил за собой. Игра? Но впечатляла!
Юрий Александрович Завадский не мог на репетициях или на серьезных совещаниях обойтись без карандашей. Перед ним на столе лежало множество самых разных карандашей - по размеру, цвету, по их расположению можно было узнать настроение мастера; он раскладывал их перед собой в разных композициях, ритмах, иногда сваливал в единую кучу - нервы!
Игорь Владимирович Ильинский поражал зрителей успехами в ролях самого разнообразного плана - от Аркашки в 'Лесе' до Акима во 'Власти тьмы'; но еще он был уникальным чтецом. Среди его находок в этом жанре для меня особенно дорога микромизансцена в рассказе Карла Ивановича о своей встрече с матерью ('Отрочество' Л. Толстого):
'- Маменька! - я сказал, - я ваш Карл'… Ильинский на секунду закрывает лицо руками, снимает воображаемые очки и не спеша протирает их… И больше ничего. Никакой патетики, сентимента в голосе.
Эдмунд в 'Короле Лире' (Ярославский театр им. Волкова) мил, обаятелен, только улыбается странно: при улыбке у него поднимается только верхняя губа - и сразу становится страшно: волчий оскал! В улыбке - детали поведения - актер нашел образ.
Еще забавное наблюдение из детектива П. Дашковой: 'Как неприятно он ест, каждый кусок подносит близко к глазам, вертит на вилке, потом стремительно отправляет в рот и жует быстро, жадно, кося глазами в стороны, как пес, который стащил чужую кость', - ясно, что это персонаж отрицательный!
Обаятельнейший О. Басилашвили показал, что ему подвластны острые, почти эксцентрические решения. Его актер - авантюрист Джингль из 'Пиквикского клуба' Ч. Диккенса абсолютно аристократичен, только вот почему-то, изящно поднося руку ко рту, обкусывает ногти. Не припомню таких манер у английских аристократов. Впрочем, зубы помогают Джинглю жить: бутылку вина он открывает зубами и выплевывает пробку на пол!
Пример, который известен старшему поколению актеров: Р. Я. Плятт играл эпизодическую роль доктора фон Ранкена в пьесе Л. Андреева 'Дни нашей жизни' на гастролях Театра под руководством Ю. Завадского. И вся Москва устремилась смотреть этот неплохой, но достаточно обычный спектакль - только из-за Плятта! Доктор приходит к проститутке, совсем молоденькой Оль-Оль, учтиво целует ей руку, замечает, что ногти у нее не достаточно чистые, вынимает из кармана перочинный ножик, аккуратно раскрывает его, чистит ей грязь из-под ногтей и только после этого целует руку. Перед тем как лечь в постель, он вынимает из кармана пиджака бумажник и перекладывает его в карман брюк: 'береженого бог бережет'. Немецкая чистоплотность не оставляет его нигде.
Пуховый платок - знак покоя, домашнего уюта. Ц. Л. Мансурова играла сложнейшую роль Инкен ('Перед заходом солнца' Гауптмана, Театр им. Евг. Вахтангова). Актриса искала ощущение, физическое самочувствие хозяйки дома. Вытереть пыль, переставлять мебель? На одной из репетиций Цецилия Львовна накинула на плечи пуховый платок, запахнула его на груди. Актеры и режиссер А. Ремизова зааплодировали - 'зерно' хозяйки найдено!
Вот обратный пример с таким же пуховым платком, о нем написал В. Конецкий. Как-то он был на заседании в народном суде, где разбиралось сложное дело. Внимание писателя привлекла судья, которая вела заседание: она удобно сидела за столом, уютно укутавшись в пуховый платок. И так по-женски, по-домашнему, куталась - прохладно было в зале заседаний. Она даже не думала, что демонстрирует полное пренебрежение к судьбам людей, находящихся в зависимости от нее, просто она чувствовала себя хозяйкой. Писатель заканчивает новеллу гневными словами: 'И этот ее платок, и то, как она в него уютно куталась, я забыть не могу и не забуду!'
Создатели телефильма 'Бандитский Петербург' нашли для характеристики женщины-следователя, которой осталось до ухода на пенсию два месяца, адекватную деталь: она сидела за своим рабочим столом и… вязала что-то очень умилявшее ее, наверное, кофточку для внучки. Как точно показано равнодушие жреца правосудия!
Ох, как трудно 'играть любовь': очевидно, дыхание учащается, глаза загораются нездоровым огнем… Иван Александрович Пырьев на 'Мосфильме' показал режиссерам, которых пригласил работать на студию, смонтированный ролик… поцелуев из западных фильмов, которые мы в то время (в 50-е годы), конечно, не видели! Оказывается, что подавляющее большинство страстных поцелуев (мы насмотрелись их предостаточно!) производятся (технический термин) одинаково по схеме: полуоткрытые влажные рты, взгляды устремлены целенаправ-лено на эти полуоткрытые губы. Медленное сближение, губы соединяются, глаза закрываются, причем в основном у нее… А вот очаровательная современная сцена у балкона в новой редакции 'Ромео и Джульетты': сладостный миг ожидания, вот он, долгожданный первый поцелуй! Она вынимает изо рта жвачку… Страстный поцелуй… Еле-еле оторвались друг от друга. И она кладет жвачку обратно в рот.
Между тем наша российская практика достигла некоторых положительных результатов. Ф. Каверин в спектакле 'Под куполом цирка', положившем начало советского мюзикла в Мюзик-холле (был в 30-х годах такой замечательный театр в Москве!), нашел прекрасные детали для показа столь неосязаемой ситуации: Мартынов закуривает сразу две папиросы, и одну из них Мэри берет у него изо рта. Они находят письмо, адресованное ей, разорванным пополам. Каждый держит в руках свою половину
