историк театра, неистощимый выдумщик, ставивший и массовые праздники в Петрограде, и очаровательные, одновременно злые пародии на современные темы, Николай Николаевич Евреинов немало сил вложил в очень популярный сатирический театр 'Кривое зеркало', где был одновременно и автором и постановщиком. Приведу отрывок из одной его пьесы - пародии на постановку 'Ревизора': 'Режиссерская буффонада в 5-ти построениях'. Коснемся лишь одной сцены - самого начала пьесы. Сперва 'Чиновник особых поручений при дирекции Театра 'Кривое зеркало' показывает сцену, так сказать, в первозданном виде, а затем демонстрирует, как ее поставили бы в Художественном театре ('жизненная постановка в духе Станиславского'), затем 'гротескная постановка в манере Макса Рейнгардта', 'мистериаль-ная постановка в стиле Гордона Крэга, и, наконец, кинематографическая версия. В первом варианте Чиновник долго рассказывает о том, как театр и режиссер долго искали точное географическое расположение городка, подробнейшую меблировку и приметы быта. Режиссер будущего 'Ревизора' 'год и шесть месяцев изучает настроение, два года - театр, как жизнь, по ночам работает над паузами. Его диссертация, посвященная Станиславскому, носит название: 'Полупауза и пауза настроения'. Ее тезис: 'квадрат настроения обратно пропорционален расстоянию театра от жизни'. После вступительного слова идет сцена: '…Слышно пение петуха, потом мычание коров… Босоногая девка… проносит через комнату ночной горшок… где-то вдали раздаются веселые звуки пастушечьего рожка… Городничий, заспанный, в одном нижнем белье… входит, шатаясь, справа и отворяет окно, отчего звуки проснувшегося города становятся явственнее…' и т. д. Следует подробный приход действующих лиц со строжайшим соблюдением текста. Например, Ляпкин-Тяпкин приходит с двумя породистыми щенками… В конце сцены Анна Андреевна вместе с дочкой кричат вслед мужу ('…голос, преисполненный тоски'): 'Скорее, скорее, скорее, скорее' - это уже настроение.
Постановка в манере Макса Рейнгардта идет в литературной обработке Гуго фон Гофмансталя и с музыкой Гумпердинка: 'При поднятии занавеса на сцене Смех, Сатира и Юмор, исполняющие символическую пляску в русском духе, как его понимает Гумпердинк. Затем на крыльце появляется Городничий, у ног которого усаживается Смех, а Сатира и Юмор становятся у рампы…
Городничий. Пусть зовусь я сивый мерин,
Пусть всю ночь мне крысы снятся, Если мой расчет не верен, Ревизора мне ль бояться? Мне ль, кто хитростью бесовской Добыл тайны всех обличий!'…
Мистериальная постановка в стиле Гордона Крэга, в которой '…действие разыгрывается в некоторой точке беспредельного междупланетного пространства'. 'Сцена представляет собой беспредельное пространство, окруженное сукнами. На заднем плане тянутся ввысь символическая каланча и две огромные трубы, залитые мертвенным светом. На авансцене, у порталов, Свистунов и Держиморда в виде крылатых ангелов трубят в публику, потом в обратную сторону, затем в кулисы и, наконец, друг в друга. Вдали раздается печальная музыка органа, под которую медленно входит слева Городничий, или, как его толкует Гоголь, 'справедливее, сам нечистый дух', за ним Ляпкин-Тяпкин, Земл'яника и другие в образах 'бесчинствующих страстей'. Некоторые в масках, другие сплошь закутанные в черные плащи… Пауза. Удар колокола' и т. д.
Кинематографический вариант имеет 'оригинальное, интригующее название: Тлупышкин в роли Городничего', и идет набор чисто комических трюков [23] .
Для справедливости нужно отметить, что в ЗО-е годы некоторые режиссеры под влиянием Мейерхольда (как они его понимали) не отставали от выдумок Евреинова. В Нижнем Новгороде (тогда - Горьком) на портале была установлена арка с развешенными плетьми и кандалами, стояли будки с часовыми, жандармы получали взятки от купцов на глазах у всех. Городничий проезжал по городу, разгоняя всех жителей. В Баку 'Горе от ума' шло в осовремененном варианте. На реплику: 'Что нового покажет мне Москва?' - крутился круг, на котором Чацкому и зрителям демонстрировались ужасы самодержавия: продажа детей, порка населения, наказание солдата, прогоняемого через строй, шпицрутенами. А встреча Чацкого и Молчалина проходила на огромных весах: 'который же из двух' решалось наглядно. Бедному Мейерхольду пришлось выступать с докладом 'Мейерхольд против мейерхольдовщины'. Ничего нет страшнее, чем оголтелые и неумные последователи таланта.
Финал 'Ревизора' имеет свою бурную историю. Грандиозный финал Мейерхольда - манекены вместо чиновников, но стоящие в мизансцене, нарисованной автором - самим Гоголем.
'Ревизор' в Национальном театре в Хельсинки внес свою лепту в решения. В зале, где Городничий в финале собрал всех чиновников с женами, висел огромный, в человеческий рост, портрет императора Николая I. Когда все чиновники застыли в хрестоматийной общей мизансцене, император развел руками и произнес историческую фразу, написанную им на экземпляре пьесы: 'Всем попало, а мне больше всех!'
Будучи студентом, мне посчастливилось попасть в Театр им. Евг. Вахтангова на репетиции 'Ревизора', которого ставил Борис Евгеньевич Захава, а Городничего должен был играть один из лучших русских актеров Борис Васильевич Щукин. Смерть помешала ему закончить работу. Финал Захава осуществил точно по рисунку Гоголя: 'Общий вид последней картины'. Щукин не возражал, только попросил Захаву задержать закрытие занавеса до его знака. Итак, общая картина. Щукин застыл в полной неподвижности, но через несколько секунд он, единственный в группе, оживает, поворачивается спиной ко всем и лицом к зрителям, вынимает из кармана мундира бумажник и начинает пересчитывать купюры. Затем шепнул Захаве: 'Занавес'. Опять - жизнь продолжается!
Через много лет, в 1983 году, опубликовали сценарий по 'Ревизору', написанный Михаилом Афанасьевичем Булгаковым, предназначенный для Киевской киностудии. Булгаков и Щукин пошли по одному пути. Городничий и чиновники бросились к коляскам и направились в гостиницу, где остановился настоящий ревизор. 'У двери пятого номера гостиницы, где остановился новый ревизор, появился Городничий, осторожно постучав, скрылся за дверью, и, сразу же из-за двери послышался сильнейший начальственный разнос.
Потом все смолкло. Из номера выскользнул Антон Антонович, облегченно вздохнул, перекрестился и сказал:
- Взял' [24] .
Очень известный и, безусловно, талантливый ленинградский режиссер И. Терентьев придумал финал 'Ревизора', одобренный самим Мейерхольдом, и признанный некоторыми компетентными деятелями гениальным. Жандарм объявил о приезде из Петербурга чиновника - настоящего ревизора. Местные чиновники, как и полагается… застыли на месте, и в доме Городничего появляется… тот же Хлестаков, проходит мимо окаменевшей группы. Такой финал вызвал ожесточенные споры. Как жаль, что Игорь Терентьев погиб в кровавые годы и не успел создать больше ничего.
Следуя все более 'популярным' законам криминального мира, режиссер, рассказывающий мне о замысле 'Ревизора', решил развить находки Щукина и Булгакова с подкупом нового ревизора, устроив в финале на сцене воровской общак: все чиновники раскошеливаются и бросают в сумку (а, может быть, по-новому - в кейс) деньги, кто-то снял с жены ожерелье и серьги - и туда же!
Евгений Симонов кардинально пересмотрел традиции постановки 'Горе от ума' в Малом театре. Свой замысел он воплотил в прологе и эпилоге. С открытием занавеса вступает мужской хор, звучащий трагически, настраивая зрителей на события драматического характера. На фоне задника, изображающего пейзаж в манере когда-то известного художника Клевера, установлен помост, на котором стоит группа военных и штатских, молодых людей, объединенных общими интересами, их взоры устремлены вдаль, они готовы к совместной борьбе. Мы понимаем, что это декабристы. Они медленно, но уверенно идут на зрителя. Такова заявка на спектакль.
В финале, после заключительных слов Фамусова, на заднике вновь высвечивается группа декабристов. Евгений Симонов стал 'большим роялистом, чем сам король', и присоединил Чацкого к группе бунтовщиков - очевидно, декабристов, которых должны повесить на Сенатской площади. Такая пауза завершала спектакль.
Не будем дискутировать с режиссером, это не наша задача. Трагедия времени, которую он стремился воплотить в новой редакции 'Горя от ума', не подкреплялась внутри спектакля. Может быть, у Грибоедова были такие мысли, но написал он другую пьесу. Зритель не поддержал замысел Симонова.
