– Писателя они утверждают?
Федалия кивнула. Рот у нее был набит. Она проглотила и сказала:
– Сначала мадам Клео, потом Доусон Сегура – известный наш борец за нравственность и культуру в журнальном деле.
– Что ж! Это правда увлекательно, – сказал Питер самым беспечным тоном.
Он понимал, к чему клонит Фидл, но ему хотелось услышать это от нее самой.
– Ты что, Питер, специально идиотом прикидываешься или как?
– Извини, не понял.
Федалия положила вилку на стол и вздохнула.
– Этот проект – для тебя, милый. Если когда-нибудь существовали созданные друг для друга рассказчик и писатель, так это мадам Клео и Питер Ши. Все, что тебе надо сделать, это позвонить Венди и сказать, что ты готов взяться за работу. Она обалдеет. Таким образом, она получит двойные комиссионные, одного из лучших писателей Америки, а ты... ну ты понял. У меня уже слюнки текут.
– Но, Фидл, я уже писал о Клео... во всяком случае, о девушке с бездонными глазами... раньше.
– Не виляй, – взяв палочку, сказала Фидл, – что ты думаешь о книге?
Питер пожал плечами.
– Сколько времени, на твой взгляд, займет весь этот процесс? Я имею в виду – когда должна выйти книга?
Вилка в руке Федалии зависла в воздухе..
– Значит, ты согласен? – спросила она с улыбкой.
Питер сделал большой глоток вина и подумал, действительно ли он поднялся на ноги, научился не щадить себя настолько, чтобы вот так взять и признаться, что он что-то хочет, пусть даже это «что-то» очень желанное. В былые дни, до того как он чуть было совсем не сошел с ума, ему претило откровенничать, что называется, «светиться». Если ему хотелось чего-то, он делал нужные телефонные звонки, выжимал одолжения из тех, кто ему был обязан, и делал прозрачные намеки тем, от кого зависело решение вопроса. Все, что угодно, но только не честность. Стоит допустить, чтобы кто-то понял, что тебе что-то от него позарез нужно, и ты сразу становишься уязвимым. Это все равно что рассказывать о своей нужде направо и налево. В прошлой жизни это была его единственная мотивация.
Потребность отомстить за увольнение побудила его добиться приглашения на журналистский раут, устраиваемый Белым домом. В тот вечер он, облаченный в смокинг, совершал челночные рейды по залу, чтобы все, кого видел он, знакомые и незнакомые коллеги, знали бы, куда он вхож и что он отнюдь не неудачник. Знали бы, что его, Питера Ши, все еще приглашают на важные торжества.
Пьяный, он продефилировал к эстрадному помосту большого зала одной из вашингтонских гостиниц и вырвал микрофон у опешившего дуайена журналистского корпуса Белого дома. Там, на глазах у конгрессменов и сенаторов, членов кабинета министров и представителей мировой прессы, он повернулся к президенту Соединенных Штатов и принялся рассказывать ему о своих обидах и пережитой несправедливости. В своей сумасшедшей тираде он начал описывать экзотическое любовное свидание во французском дворце языком столь метким, что ни одна душа в зале не отважилась пошевелиться. Вероятно, до сознания присутствующих дошло вдруг, свидетелями чего они являются, и весь зал обуяло яростное возмущение. Сквозь пелену гнева он услышал рев, почувствовал, как его за плечи схватили чьи-то грубые руки и кто-то что-то говорил. Его, все еще суесловящего, стащили с помоста. Потом провал в пустоту.
Он не читал, что писалось в прессе о его профессиональном самоубийстве, равно как не смотрел вечерние новости.
Позже его врач в Сильвер-Хилл рассказывал ему, что с ним случилось, но только в пределах ответов на его вопросы и в том объеме, который пациент мог безболезненно выдержать. Всякий раз врач предупреждал Питера, что заострять внимание на этом – значит замедлить выздоровление. Ему предстояло многому научиться, чтобы начать жить заново. В больнице он провел целый год. Чтобы ответить на предложение Фидл о сотрудничестве, потребовалась неделя. На то, чтобы согласиться написать для ее журнала эссе о своем крушении, – месяц.
Статья не принесла ему Пулитцеровской премии, но она обеспечила жизнь в реальном мире. После публикации его телефон звонил не умолкая. Дело было раз и навсегда сделано, а завтрашний день мудреней настоящего. Он был свободен.
– Ну? – сказала Фидл.
Она с нетерпением ждала, когда наконец он примет решение.
– Если я позвоню Венди, она сразу поймет, что ты предательница и не умеешь хранить тайны.
– Но побуждения-то у меня благие, Питер. А удар, если он будет, я готова принять на себя. Мне кажется, она сейчас пребывает в такой эйфории, что и не вспомнит о своем приказе держать язык за зубами.
– Заказывай десерт, Фидл. А я пока позвоню, – сказал он, роясь в кармане в поисках монеты.
– Я хочу делать книгу мадам Клео, – без преамбулы отчеканил Питер.
– Боже праведный! – взвизгнула Венди. – Как ты, дрянь паршивая, об этом узнал? Вот гадство! Ничего нельзя сохранить в тайне!
– От таких, как я, нет, милая Венди.
– Кто тебе сказал, Питер? Я хочу знать.
– Это секрет, – сказал он, получая удовольствие от ее возмущения.
– Наверняка эта корова Федалия Налл, не отпирайся!
