Наконец, Опечи достиг возраста, когда мальчики посвящаются в охотники. К этому празднику готовятся задолго, многому нужно научиться: метко стрелять из лука, разделывать туши, читать следы, стойко переносить голод и жажду и множество разных охотничьих хитростей. Сколько отец ни уговаривал приняться за дело, Ленивый Опечи не желал его слушать. В день посвящения старый отец все-таки взял сына за руку и тоже повел его в лес вместе со всеми. Утро было тихое и ясное. Птицы и кузнечики приветствовали солнце, а юноша не мог наслушаться их песен и сам подсвистывал пернатым. На маленькой полянке, окруженной ореховыми кустами, отец сказал:
— Собирай, мой сын, ветки. Давай строить себе вигвам.
Опечи брал ветку, но забывал зачем, если старик не напоминал. К полудню отец поставил небольшой зеленый шалаш, посадил туда сына, загородил вход и сказал:
— Ты, сынок, никогда не станешь уважаемым охотником, если не испытаешь голод и жажду. Будешь сидеть один семь дней, а на восьмой охотиться и пировать.
Опечи остался в лесу, бездумно наслаждался щебетом птиц, а старик ушел домой. Через два дня отец пришел навестить сына. Выйдя на поляну, он услышал жалобный голос сына:
— Ты принес мне поесть, отец?
— Нет, сын мой. Ты должен поститься еще пять дней.
Через два дня он снова пришел и услышал те же слова:
— Ты принес мне поесть, отец?
— Нет, сынок. Еще три дня и ты будешь охотником. Сам добудешь дичь и будешь есть, сколько угодно мяса.
На седьмой день старик опять навестил сына, но в вигваме было тихо. Он заглянул в отверстие и увидел юношу лежащего с закрытыми глазами.
— Ты спишь, сынок? — тревожно спросил отец.
— Есть! — простонал он, — кусочек мяса и глоток воды.
— Нет, Опечи! — твердо сказал отец. — Завтра ты будешь есть, пить и охотиться.
— Отец, ты убьешь меня!
— Таков обычай. Иначе ты будешь посмешищем всего племени. Твои дети и внуки отрекутся от тебя.
— Жестокий обычай… — простонал сын и снова закрыл глаза.
На восьмой день старик взял мяса, муки, ягод и нагруженный припасами пошел в лес. Выйдя на поляну, он увидел Опечи, который стоял в вигваме и раскрашивал себе грудь яркой красной краской.
— Опечи, сынок! Выходи скорее! — закричал весело старик. Будем пировать! Пойдем на охоту!
Но юноша не обратил на отца внимания, продолжая красить грудь, он смешно подпрыгивал. Из губ его вместо слов вырывалось странное чирикание.
— Выходи же, сынок! — бодро повторил отец. — В ответ неслось только жалобное щебетанье, а старику показалось, что сын прочирикал:
— Поздно, отец! Ты убил меня!
На глазах у старика юноша стал уменьшаться в росте, обрастать перьями, пока не превратился в птицу, птицу-опечи с красной грудкой. Птица покружила над поляной около остолбеневшего старика и улетела с жалобным криком. Принесенное угощение рассыпалось по траве.
Старик, сраженный горем, вернулся домой, и вскоре умер. Соседи завернули его тело в оленью шкуру, положили на ветки высокого дерева и привязали ремнями. Так индейцы поступают со своими покойниками, отправляя их в Страну Погок[2]. На этом дереве поселился опечи с красной грудкой и пел над покойным свои печальные песни. С тех пор и появились в нашей стране красногрудки- опечи.
Невеста Громовика
У вождя ирокезов было три дочери. Две старшие — вздорны и ленивы, а младшая, Шошо — трудолюбива, скромна и прекрасна, как птица-ласточка, имя которой она носила. Бездельницы ей завидовали и не любили сестру, заставляли ее делать всю черную работу, спать в самом дальнем углу хижины и не позволяли показываться на глаза людям.
Однажды к старшей сестре посватался юноша охотник, но гордая девушка сказала:
— Выйду за тебя замуж, если принесешь шкуры молодых оленей на одеяло.
Обрадовался жених и пошел на охоту. Он убил несколько молодых оленей, снял с них шелковистые шкурки и принес невесте.
— Какое же одеяло без вышивки? — удивилась гордячка. — Принеси пестрые иглы дикобраза.
Опять пошел жених в лес, подстерег дикобраза, но колючий зверь стал просить:
— Не убивай меня, Охотник! Я отдам тебе сколько хочешь иголок, — и метнул в него целую тучу прекрасных пестрых игл.
В деревню жених вернулся с высоко поднятой головой, весь в острых иглах, довольный, что терпит боль. Невеста взяла иглы и недовольно проворчала:
— Придешь, когда вышью одеяло.
Она бросила шкуры и иглы Шошо:
— Вышей мне одеяло! Пусть узор будет достоин дочери вождя. Торопись. У меня скоро свадьба.
Шошо принялась за работу: она очистила от жира шкуры, терла их так усердно, что они стали мягкие, как весенняя травка. Потом разобрала иглы дикобраза и вышила ими такую красивую кайму, что казалось, будто ветки елей серебрятся в лунном свете. Не прошло и суток, как одеяло было почти готово, но измученная девушка уснула над рукоделием. Пришла старшая сестра и своими злыми пальцами выщипала весь узор, смешала иглы, разбудила сестру:
— Ах ты, лентяйка! Так-то ты работаешь? Принимайся живее за дело! Чтобы завтра было готово!
Шошо работала целыми днями, а когда, усталая, засыпала, то коварная невеста уничтожала вышивку, била и бранила сестру. Время шло, а жениху показывали неоконченное одеяло.
К средней сестре тоже посватался юноша-охотник, и она ответила, что выйдет замуж, если жених принесет кусок алого сукна на платье, такого, какое носят белые люди. Юноша был смелым и предприимчивым. Он сел в пирогу из березовой коры и греб против течения до тех пор, пока не нашел бобровых плотин. Наловив много бобров, он всю лодку наполнил их шкурами, затем приплыл к форту белых людей.
Голубоглазые люди погладили блестящие, мягкие шкуры и дали индейцу кусок тонкого, алого сукна. Распевая от радости, жених пустился в обратный путь, а через несколько дней положил перед невестой свой подарок. Невеста грубо выхватила драгоценное сукно и прошипела:
— Где это видано, чтобы свадебное платье не было вышито бусами? Мне нужно много голубых, белых и желтых бус!
Опять юноша долго блуждал по речным протокам, пока не нашел нового поселения бобров. Нагрузив их шкурками пирогу, направился в форт белых. Белокурые люди полюбовались мехами и дали взамен четыре пригоршни голубых, белых, желтых и синих бус. Получив бусы, девушка надменно ответила:
— Когда вышью платье, тогда сыграем свадьбу.
Она тоже принесла сукно и бусы младшей сестре Шошо и велела скорее вышить свадебный наряд. Прилежная девушка нашила так красиво бусы, что платье походило на алый закат среди незабудок и
