сооруженных из длинных, сбитых гвоздями, потемневших слег. Однако еще через минутку пошли домики покруче: низ – каменный, верх – деревянный. И, как вершина городского великолепия, стояли четыре серых блочных трехподъездных пятиэтажки. Они, конечно, портили почти нетронутую архитектурную картину вековой давности – как только сохранилась после боев? – но Ефим все равно обожал маленькие русские городки.
Здесь воздух чистый, люди неторопливы, а масштаб строений гораздо более подходит для хомо сапиенсов, в массе своей не превышающих метра восьмидесяти – профессор никогда не любил ощущать себя муравьем, как в Гонконге или в московском сити.
А самое главное – на центральной мини-площади, где разом столпились почта, универмаг, несколько палаток и районный рынок (закрытый по позднему времени), красовалась чудесная вывеска: «Столовая № 1».
Береславский немедленно обратил внимание путешественников на это обстоятельство. Ванечка слегка обиделся – его припасов хватило бы еще пикников на пять, – но оголодавший от свежего воздуха и долгого сна народ начал голосовать ногами, то есть выходить из машины и двигаться к заведению.
– А не потравят нас тут? – опасливо спросила Вичка.
– Тут – не потравят, – расставил акценты многоопытный профессор. – Это ж не Москва.
– В каком смысле? – не поняла девушка.
– Во всех, – засмеялся Береславский. – В частности, каждый горожанин знает остальных жителей, поэтому они в столовой друг друга травить не станут.
– Только проезжих. – Вичка, как настоящая женщина, оставила за собой последнее слово.
Народ в столовой здесь, возможно, и не травили, а вот сами себя – сколько угодно: у ворот закрытого рынка Ефим насчитал сразу троих безнадежно пьяных мужчин. Аж настроение упало: сколько он знал людей, кто безо всякого здоровья пахал на благо детям, себе и обществу! А эти просто растворили и здоровье, и интересы, и любовь в смеси воды и этанола.
Зато потом были только приятные впечатления.
«Столовая № 1» оказалась чистеньким до стерильности – но без запаха хлорки – учреждением общепита. Роскоши не было – однако имелись очевидные и искренние попытки добавить хоть какого-то уюта в спартанскую атмосферу. На столиках в вазочках стояли красивые веточки, на стенках висели фотографии здешних мест и детские рисунки.
«Тут точно вкусно накормят», – расслабился профессор.
В подобных местах с неформальным отношением к делу еда просто не могла быть невкусной.
Так и вышло.
Ефим заказал замечательнейшую, родом из собственного детсадовского прошлого, творожную запеканку с киселем. И какао, не какое-нибудь растворимое, а по-настоящему сваренное, да наверняка с молоком, которое вчера, возможно, еще было в корове – длинные коровники они миновали прямо перед въездом в городок.
Он собирался этим и ограничиться – Наташка бдительно следила за его весом. Однако не сумел вовремя остановиться и с разбегу дозаказал пшенную кашу, салат из крабовых палочек, пончик с повидлом, два кексика, бутерброды с семгой и с брынзой, салат из яйца с сыром и еще один бокал какао. Тем более что Наталья вышла мыть руки и контроль за состоянием дел временно утратила.
Ванечка, как высокий профессионал, пересилил обиду на неблагодарных едоков и тоже, похоже, тепло отнесся к «Столовой № 1». Его заказ был по номенклатуре меньше Ефимова, но по весу и объему примерно таким же.
Постепенно заказали еду и другие участники автопробега: официантов здесь отроду не водилось, просто каждый подходил к окошку, ведущему куда-то в глубь кухни, и выбирал по распечатанному на листочке меню.
Потом сдвинули столы и стали ждать.
Ефим оглядел участников банкета. Даже в этом, сугубо временном, коллективе вырисовывалась любопытная диспозиция характеров и ролей.
На Вичку смотрели заинтересованными взглядами как минимум двое мужчин: Игорь и Борис. Причем Игорь внешне выигрывал по всем статьям: тоньше, красивее, интеллигентнее. Об него даже молодая уборщица, протиравшая мокрой шваброй пол, и то глазами зацепилась.
Бориска был проще: рыже-белобрысый, неуклюжий и по определению не гламурный. Ефим сразу почувствовал к нему симпатию и пожелал удачи в битве за девушку. Наверное, потому что сам не имел бы никаких шансов в гламурной тусовке – так сказать, классовая солидарность.
На Надежду также смотрели двое: Ванечка – откровенно влюбленными глазами; профессор – искоса, с чувством, до обидного похожим на ревность. И одновременно – с опасением, что Наталья (а женщинам присуща дьявольская проницательность в подобных вопросах) перехватит эти его быстрые взгляды и расшифрует их бессовестную сущность.
Наконец, Наталья, когда не любовалась заоконными видами, смотрела только на Ефима. По большому счету, она очень по нему соскучилась, хотя тот – географически – и раньше был рядом. И вот теперь она сидела на переднем сиденье, стараясь то рукой до него дотронуться, то конфетку, освобожденную от фантика, дать или воды из бутылки глоток.
Ефиму тоже было приятно присутствие рядом
Кстати, Вичка – вполне оформившаяся девушка – хоть визуально очень нравилась профессору, однако ему даже в голову не приходило представить себя с ней в одной постели. Никаких тебе эротических фантазий.
Когда Береславский осознал этот факт, он сначала расстроился – вошел в возраст, в котором связь с двадцатилетней девицей самому себе кажется педофилией. Но потом снова выписал индульгенцию – это у него от взросления собственной дочки, а потому девушки ее возраста все равно по инерции кажутся детьми.
Тем временем подоспела заказанная еда – работали в «Столовой № 1» умело и быстро. Путешественники без промедления уничтожили принесенное. И без остатка.
А в автобусе неожиданно – после такого-то замечательного перекуса – повелись на политику.
Начал Ванечка, профессионально заявивший, что Кавказ практически оккупировал столичный общепит.
– Он не только общепит оккупировал! – засмеялся Игумнов.
Ефим тоже высказался, как выяснилось – неосмотрительно: про тех, кто ходит в чужой монастырь со своим уставом. Его слова показались Вичке недемократичными и даже националистическими.
– Не ожидала от вас, – сказала она, сделав сердитые глаза. – Никак не ожидала.
Бывшая американка Надежда молчаливо была на стороне Вички, а Ванечка – столь же молчаливо – на стороне Береславского.
Профессор здорово разозлился.
– Это я-то националист? – вскричал он, на мгновение даже бросив руль. Но тут же пришел в себя, обретя утраченную было академичность. – Ладно. Беру свои слова обратно, – наконец сказал он. – И сейчас верну их в более отточенной форме. В виде примера. Возьмем, скажем, пять групп людей, которые – в среднем! – максимально отличаются от меня. При условии, что остальная популяция данного населенного пункта отличается от меня непринципиально. Давайте, предлагайте.
Предложения пассажиров оказались довольно стандартными: гастарбайтеры-азиаты, громкоголосые и задиристые кавказцы, истовые мусульмане без географических привязок, гомосексуалисты.
Вичка, желая уязвить профессора, добавила также пятую категорию – приверженцы пищевых диет. Однако народ почему-то возразил, и в итоге пятым пунктом заклеймили велосипедистов – Ефим никогда бы не оседлал транспортное средство, имевшее менее четырех колес.
– О,кей, – подытожил профессор. – Итого, у нас есть пять групп явных чужаков – если за точку отсчета принять такого, как я. Теперь оценим по балльной шкале степень моего «национализма». Азиаты – ноль.
