своего решения общаться на улице. Если она сейчас потеряет сознание, то с этим лучше справляться в отделении.
– Вам плохо? – спросил он.
– Да, – ответила Майя. Но было ясно, что ответ касался не ее физического состояния: предобморочные симптомы понемногу исчезали.
– Он точно не поправится полностью? – после паузы спросила она.
– На данном этапе развития медицины абсолютное выздоровление вряд ли можно гарантировать. К счастью, приступы купируются быстро и относительно легко.
– А дети? – спросила она.
– Это, конечно, отягчающий наследственный фактор, – вынужден был признать Лазман. – Но уж точно не фатальный. Так мы пойдем к Вадику? – спросил он.
– Мне нужно подумать, – тихо сказала Майя.
Вот так.
Марк поднялся и, сгорбившись, медленно пошел к корпусу.
Он вновь никого не осуждал.
Каждый должен взваливать на себя лишь ту ношу, которую способен нести.
Только и всего.
Уже у ступеней, перед входом, услышал громкое:
– Доктор, постойте! Подождите!
Обернулся – за ним бежала, борясь с узкой юбкой и высокими каблуками, Майя.
– Что вы хотели? – спросил Марк.
– Я подумала! – заявила девушка.
– А не слишком быстро? – Если она передумает потом, Вадику будет еще хуже.
– Нормально, доктор! – Теперь Майя улыбалась по-настоящему. – Достаточно! Пошли к Вадьке!
– Пошли! – улыбнулся Марк Вениаминович, и они направились к лифту.
«Что ж, денек, конечно, легким не назовешь. Но неплохой денек, неплохой…»
19
В итоге Марк так и не ушел из психосоматики.
Потому что неожиданно наступил вечер, а на вечер была назначена встреча с Олегом Сергеевичем, который, будучи человеком точным, уже отзвонился и теперь ехал в сторону больницы.
Как ни странно, узнав в Парамонове не только журналиста, но и человека, скажем так – имевшего связь с его Татьяной – Марк не сильно напрягался.
Нет, не так.
То, что сказала Танька – а перед этим сделала, – ужасно его расстроило.
Но лишь до начала работы с больным. Печальное его знание никоим образом не мешало выстраивать с пациентом доверительные отношения.
И, наверное, это неудивительно. Вся его жизнь, с раннего детства прошедшая в мире настоящей медицины, главным делала все-таки помощь страждущему, как бы это высокопарно ни звучало. Остальное не исчезало, конечно. Но отходило на более дальний план.
Поэтому сейчас в голове Лазмана гнездились исключительно соображения о том, как сделать жизнь явно страдающего журналиста более для него приемлемой. И – никаких других.
Лазман вышел встретить Парамонова вниз: как и в случае с Майей, чтобы проконтролировать нежелательные реакции гостя на антураж психиатрической больницы, пусть даже тот и не впервые в учреждении подобного рода.
Парамонов уже надел синие тонкие бахилы – они продавались здесь же, в фойе, в автомате – и сидел, ожидая, в кресле.
– Здравствуйте, – первым сказал Лазман.
– Здравствуйте, – ответил, вставая, Олег.
«Напряжен, – машинально отметил врач. – Пальцы и губы сжаты, скулы сведены. В прошлый раз был более раскрепощен. Хотя в прошлый раз он пришел как журналист, а не как пациент. Что ж, значит, продолжим эту линию».
– Я предлагаю работать, как в последнюю встречу.
– Что вы имеете в виду?
– Мы занимаемся не лично вами, а психиатрией. С точки зрения научно-популярной журналистики. А лечебный результат я вам все равно гарантирую.
Парамонов прямо на глазах расслабился.
– Хорошо, – сказал он.
Они поднялись в отделение.
На площадке, перед запертой на ключ дверью, прощались Вадик и Майя.
Тепло, надо сказать, прощались: Лазман уже пожалел, что не провел своего пациента по второму, служебному, входу.
– Спасибо вам, Марк Вениаминович! – не отпуская ладоней девушки, сказал прямо-таки сияющий Вадим.
– Не за что, Вадик, – ответил доктор.
Майя ничего не сказала, но и по взгляду было понятно, что она – присоединяется.
Марк только вздохнул про себя. Дай-то бог, чтобы их отношения сохранились: не так просто прожить жизнь с человеком, пусть и любимым, но…
На памяти Лазмана гораздо больше было примеров, когда семейные и сексуальные отношения становились для больного не мощной поддержкой, а, наоборот – сильнейшим психотравмирующим обстоятельством.
Уж слишком много надо любви и терпения, чтобы годами «не замечать» неких, осторожно говоря, девиантных черт характера, пусть даже и у горячо любимого человека.
Они прошли в отделение, лавируя между койками: больных было много больше официальной «пропускной способности».
– Минутку посидите в ординаторской, – попросил он Парамонова и представил его – как журналиста, разумеется – докторам.
Ординаторская представляла собой довольно большую комнату. Сюда легко уместились шесть письменных столов, диван, телевизор и доска для записей и распоряжений.
Да, еще была белая раковина на стене, рядом с входной дверью. Белая на белом – Олег любил фотографировать подобные сюжеты.
