ста метров пройти, как из тьмы вынырнул армейский «уазик» с брезентовым верхом. А из него – молодой лейтенант в свеженачищенных сапогах. Про сапоги Николай понял еще даже до того, как они мелькнули перед фарами, – по запаху.
– Леночка, мы за тобой! – сказал летеха.
– Спасибо, Славик. Меня проводит Николай.
– Нет уж, – не согласился парень, почуяв соперника. – Давай-ка в машину!
– С чего ты взял, что можешь мне приказывать? – спросила Елена. Несмотря на нежный возраст и хрупкое телосложение, в ней чувствовалась ясная и спокойная внутренняя сила. Может, этим она и привлекла обостренное внимание Николая.
– Я за тебя отвечаю, – жестко ответил лейтенант. – И по лесу одну с детдомовской шпаной не пущу. – Поселок был маленький, все друг друга знали. И конечно, лейтенант был в курсе того, что с Николаем запросто можно отпустить девушку в лес. Но любовь – зла: часто делаешь то, за что потом может быть стыдно.
Насчет детдома тоже все было не так. Последние два года Николай хоть и жил в своей старой комнате, но воспитанником уже не был. Числился истопником, выполняя по совместительству кучу других задач: от помощи шоферу дяде Вале до преподавания математики отстающим. А в свободное время готовился в вуз, правда, пока не знал какой. И в технику тянуло, и в богословие. Но выбрать путь священника он все же не считал себя готовым.
– Я думаю, ты не прав, – сказала Елена.
– Давай сделаем так, – предложил офицер. – Я за тебя отвечаю, поэтому ты с водителем поедешь в часть. А мы с товарищем сами во всем разберемся.
– Только драк не хватало! – вспыхнула девушка. – Ты что, дикарь?
– А с чего ты решила, что мы будем драться? – удивился лейтенант. – Он же еще сопляк. Просто поговорим, и все.
– По-моему, ты сам еще сопляк, – неожиданно жестко ответила Елена. И, обернувшись к Николаю, добавила: – Извини, пожалуйста. И его, и меня.
После чего влезла в услужливо открытую дверцу: она понимала, что ситуация разрядится лишь с ее отъездом, и не хотела ничего усугублять.
Оскорбленный в лучших чувствах – еще ни одна девушка не нравилась ему столь откровенно, – Глинский приготовился к жестокой драке. Но летеха покуривал «примку» и был безмятежен.
– Я против тебя ничего не имею, – сказал он. – Просто эта девушка не для таких.
– Каких – таких? – начал заводиться Глинский.
– Сам знаешь. – Офицер ловко затушил сигаретку об каблук. – Еще раз увижу с Леной – оторву яйца. Понял, сопляк?
– Я на ней женюсь, – вдруг сказал Николай. Сказал что думал. Такие люди, как он, сильные и цельные, влюбляются сразу и никогда не меняют своих привязанностей.
– Дурак ты, – сказал летеха и… врезал ему в челюсть!
Николай упал прямо в грязь, с полминуты отходил от нокаутирующего удара – Вячеслав был чемпионом округа по боксу.
– Все понял, щенок? – спросил лейтенант. Но парнишка, уже пришедший в себя, нашарил в грязи тяжелую палку и с каким-то звериным рычанием начал подниматься.
Лейтенант слегка стушевался: некоторые разговоры про Глинского и его свирепого дружка все же доходили и до молодых военных, свободное время проводивших на поселковых танцах. Но он все равно не мог счесть Колю серьезным противником, хотя бы из-за семи лет разницы в возрасте. И жестоко ошибся: дубина описала замысловатую дугу и с хрустом обрушилась на голову обидчика.
Потом самому же Глинскому и пришлось тащить летеху к мерцающим вдалеке огням клуба. Предварительно он перевязал подручными средствами окровавленную голову лейтенанта.
Нельзя сказать, чтобы Глинский особо сильно испугался содеянного – он считал себя абсолютно правым и, кроме того, видел, что дубина лишь оглушила противника, не проломив черепа: хрустнула в момент удара сама палка, ломаясь о крепкую голову боксера. Поэтому Николай был сильно удивлен – даже потрясен! – когда его, с трудом доволокшего свою ношу, тут же, прямо возле клуба, взял под стражу один из трех поселковых милиционеров. Еще более он ужаснулся, когда посреди ночи к нему в единственную камеру здешнего СИЗО – крошечное, провонявшее потом и дешевым куревом помещение, – приперся лично капитан Гвоздев, чекист из части, которой командовал батя приглянувшейся ему девчонки.
– Я уже смотрел твое дело, – сказал он. – Тебе хана. Недаром говорят: яблочко от яблони…
– При чем здесь это? – спросил Глинский. Хотя он уже сам понял при чем. Теперь ему припомнят все. Прежде всего – отца, почти не вылезавшего из ссылок и лагерей. Потом – крестик, который он, не скрывая, носил на шее. А самое главное – находясь в стае, нельзя сильно отличаться от ее членов. С точки зрения стаи, подобное преступление непростительно.
Парень приуныл. Он, конечно, был крепок духом. Но кого в семнадцать лет не напугает тюрьма?
Хотя и такие персонажи встречаются.
С трудом заснув и промаявшись часок-другой кошмарами, Николай проснулся от шума. А проснувшись – не смог поверить своим глазам! На нарах напротив возлежал Виктор Геннадьевич Кузьмин собственной персоной!
– Как ты сюда попал? – изумился Глинский. Он даже подумал, что Кузьма прибыл из-за него. Как в воду глядел.
Выяснилось, что Кузьма и его опытный взрослый кент «подломили» очередной объект. И на этот раз не какую-нибудь там табачную лавку, а единственную в поселке сберкассу. Сигнализации там никакой не было, но злодеям не повезло: странное шевеление в сберкассе, закрытой еще с вечера, заметила бдительная бабка, чуть не до утра разыскивавшая загулявшую козу. Далее – дело техники: менты – за премией, кенты – на нары. Правда, Витькин кент, делавший основную работу, как раз успел вовремя смотаться. А Кузьма, стоявший на стреме, был заловлен.
– Все на себя возьму, – хвастался Витька.
– Зачем? – недоумевал Глинский. – Одно дело – организация, другое – на шухере постоять.
– Все едино, – объяснил своему образованному другу Витька. – Смотри сюда. У меня полторашка условная есть? Есть. Участие в банде есть? Есть. Мне так и так срок выйдет. А сидеть можно всяко. За взлом сейфа мохнатого – пидором сделают. А за грабеж, да еще кто кентов не сдал, нормально отсижу. Такая моя судьба, – беззаботно закончил Кузьма, уже давно косивший под своих блатных учителей. Глинскому это никогда не нравилось, но он понимал тщетность всех своих попыток изменить Витькины взгляды и продолжал воспитывать его лишь по инерции.
– И сколько тебе дадут? – спросил Николай.
– Минимум – три. Максимум – семь. С поглощением меньшего срока большим. – Парень не терял зря времени, подковался изрядно. – Попаду на малолетку, так что ништяк, – веселился неугомонный Кузьма. И вдруг до него дошло: – А ты-то что тут паришься?
Николай рассказал про последние печальные события, умолчав разве что о Лене и чувствах, которые она в нем вызвала: все равно его другу их не понять.
– А как же институт? – с тревогой спросил Витька.
– Накрылся институт, – грустно ответил Глинский. – На ближайшие два-три года. Мне этот капитан чуть ли не терроризм шьет. И отца приплел туда же.
– С-суки, – вызверился кореш. Потом что-то обдумал и быстро, понизив голос, заговорил: – Слушай, Колян, тебе в тюрягу нельзя.
– Куда ж деваться? – с тоской ответил Николай. – Ничего, выдержу. Отец же выдержал.
– Не, тебе нельзя туда, – гнул свое Кузьма. – Слушай, я все придумал.
– Что ты еще придумал? – раздраженно спросил Глинский. Ему хотелось полежать, ни о чем не думая и ничего не вспоминая. Кроме, может быть, последнего танца с Леной. Ему почему-то показалось тогда, что не только он испытывает к партнеру теплые чувства. Что-то такое было в ее интонации. Хотя, конечно, такая девчонка с зеком переписываться не будет…
– Все ништяк, Колян! – почему-то перешел на шепот Кузьма. – Ты ему вхерачил около одиннадцати?
