успешное начало.
Человека в черном опять зазнобило: он вспомнил тихий голос хозяина. Озноб был куда сильнее, чем от холодных струй воды, время от времени скатывавшихся по его спине.
Хозяин вроде бы не сердился и уж тем более – не угрожал. Просто напомнил про оставшиеся две попытки. Даже, можно сказать, слегка сочувственно. Однако человек в черном и в мыслях не позволял себе представить, что задание и после этих двух попыток останется невыполненным.
Нет уж, лучше еще раз встретиться с ввергшим его в панику утренним отморозком, чем услышать спокойный и, скорее всего, опять сочувственный голос работодателя. А еще лучше – уйти в другой мир самому еще до этого самого, последнего, общения.
В свете не прекращавшихся молний он увидел впереди себя вяльминский мост. Значит, приехал.
Попытка номер два. Не сумел украсть – попытается уговорить. Не удастся уговорить – тем хуже для несговорчивых.
Он достал из-за пояса два странных предмета – то ли широкие, толстые, почти без рукояток ножи, то ли усеченные с двух краев и заостренные с концов диски. Даже в полутьме был виден их опасный бронзовый отсверк. Человек в черном протер ножи-диски мокрым рукавом и засунул обратно. Он знал их силу и был уверен в себе. Еще больше уверенности вселяла сила и мощь его работодателя. Ведь пока она не была направлена против него самого.
Мотоцикл он оставил у мощных бревенчатых ворот. Двухколесный рыдван ему более не понадобится: человек в черном покинет это проклятое место на большом джипе, стоявшем тут же, перед воротами. Ехать ему недолго и в сторону, обратную утреннему путешествию: важный груз у него примут за Медвежьегорском. Что после назначенного рандеву с этим грузом произойдет, человека в черном не интересует. У него своя жизнь, свои планы.
А происходящее – лишь эпизод в этой жизни. Правда, с точки зрения работодателя – главный эпизод. И человек в черном сделает все, чтоб больше его не разочаровывать.
Он, не таясь, вытянувшись в свой немалый рост, прошел во двор и по-хозяйски уверенно поднялся по скрипучим деревянным ступеням на высокое крыльцо. На секунду остановился, поднял сжатую в кулак правую руку и трижды, мощно и с расстановкой ударил в толстую дверь.
…Когда все дела были сделаны – ружья заряжены, слова сказаны, керосиновая лампа и свечи зажжены (гроза, видно, повредила линию, и электрический свет разом погас), – в доме наступила неестественная тишина, разбавленная лишь шумом непрекращающегося дождя и ветра.
Бакенщик сидел неподвижно, как изваяние. В руке почему-то – небольшой, словно туристский, только бронзового цвета топорик. Отблеск свечного пламени отражался на его лице и глазах. Страха в них не было.
Того же нельзя было сказать о других участниках «посиделок». Женщины явно сильно напугались: Галина машинально пыталась прикрывать рукой спавшего ребенка, Ленка сидела на лавке и нервно теребила концы платка. Вадик что-то быстро зарисовывал в блокнот, похоже – портрет с натуры мятущегося профессора.
Профессору и в самом деле стало сильно не по себе. Его начальная смелость, даже бравада, постепенно куда-то улетучилась, уступив место обыкновенному человеческому страху. Этот страх заставлял его все крепче сжимать готовую к выстрелу «сайгу».
Ливень на улице не прекращался, а время от времени прорезавшие ночную темноту сполохи молний еще более вносили в атмосферу состояние тревоги и неуверенности. Ни у кого даже мысли не было пойти и просто лечь спать – настолько остро ощущалось предчувствие событий.
И события наступили.
Первым услышал страшные голоса уже напуганный Ефим.
Точнее, страшными они вначале не были, напоминали отдаленные детские писки и выкрики. Сначала даже мысль мелькнула – Надюшка в своей комнате проснулась. Но нет, вот она, спит по-прежнему на маминых коленях – Галина так и не выпустила ее из рук. Береславский прислушался внимательнее и быстро понял, что эти якобы детские голоса ему не нравятся. Чем – не понял, а вот то, что не нравятся, причем в высшей степени не нравятся, сообразил сразу.
Затем на странные звуки обратили внимание и остальные. У Оглоблиных наблюдалась та же реакция, что и у московского профессора. Галина, не выпуская из рук дочку, подтянула к себе поближе ружье. И лишь Бакенщик как сидел неподвижно, так и остался. Ни один мускул не дрогнул на его давно замершем лице.
«Детские» то ли плач, то ли смех все приближались и приближались. «Господи, это же души умерших детей!» – пронеслось в голове не справляющегося со своей психикой профессора. Потом за темными окнами горницы – за всеми сразу – показались невесомые светящиеся шары. Казалось, именно они издавали эти ужасающие звуки. А еще через секунду первые из них легко преодолели толстенные бревна старой избы и проникли внутрь.
Они уже были на расстоянии буквально трех метров от людей. Ефим почувствовал, что предел его терпению настал: одно из двух – или бежать отсюда, бежать без оглядки, невзирая на ливень и молнии, лишь бы подальше от сатанинских огней, либо попытаться что-то с ними сделать. Просто терпеть эти стоны и всхлипы несуществующих детей было невозможно.
Еще через мгновенье решение было принято, «сайга» поднята на уровень глаз и без всяких прицельных премудростей наведена на первый дьявольский шар.
– Не надо, – спокойный голос Бакенщика подействовал на Береславского как ушат холодной воды. – Если не спятить от страха, огни исчезнут сами.
Ефиму послышалась в этой реплике скрытая насмешка. Этого было достаточно, чтобы он снова почувствовал себя героем. По крайней мере, до какого-нибудь следующего нестандартного проявления. Профессор опустил ружье и постарался, как Бакенщик, просто ждать развития событий.
Шары побесновались еще немного и, как будто почувствовав, что настроение людей переменилось – паника не состоялась, начали блекнуть, все тише издавать свои гнусные звуки, а потом и вовсе отступили, сначала – к стенам, затем – на улицу.
– Ухх! – шумно выдохнул Ефим Аркадьевич. – Прикольное явление. Еще пару таких – и мне понадобятся памперсы.
Бакенщик слегка улыбнулся. Не простоватой шутке, а тому, что Береславский после всего увиденного вообще способен был шутить.
Ефим только что заметил, что Надюшка проснулась и теперь сидела на лавке рядом с мамой, но отдельно от нее. Выражение девчонкиного лица было поразительно похоже на выражение лица Бакенщика. «Яблочко от яблоньки…» – одобрительно подумал он.
И в этот момент в дверь громко постучали.
Не как гости. И не как близкие, приехавшие к близким. А как сила, уверенная в том, что ломит солому.
Странно, но теперь Береславский испугался гораздо меньше. И услышав стук, и увидев, кто в распахнувшуюся дверь вошел. Крепкого мужчину в черном, совсем недавно убегавшего от Мойши, он боялся явно меньше, чем невесомых и непонятных физических объектов. Особенно когда рядом с его ногой стояла надежная штуковина с десятью довольно крупными пулями.
– Говори, – не меняя выражения лица, сказал Бакенщик.
– Ты и сам все знаешь, – ответил человек в черном.
Надежда смотрела то на отца, то на незваного гостя.
Потом встала, спокойно надела стоявшие рядом туфельки и направилась к пришельцу.
– Дочка, назад, – ровным голосом сказал Бакенщик. Надюшка остановилась, но к скамье не вернулась, так и оставшись посередине.
– Она все правильно делает, – улыбнулся человек в черном.
– Ты всерьез думаешь, что я ее отдам? – спросил Бакенщик.
– У тебя нет выбора, – без всякого выражения ответил тот. – Ты же видишь, она все поняла сразу. И все делает правильно.
– И для кого эта жертва? – так же спокойно спросил Бакенщик.
