Наконец он привычно завалился на левое крыло. Собрался сесть на свою любимую тесовую крышу, но тут оглушительный рев накрыл его и заставил сильнее замахать крыльями.
Толпа взорвалась ликующими криками. Люди орали, вопили, улюлюкали, свистели и смеялись. На казнь пришли поглядеть жители стольного города и посадов его, а оно вон как вышло все…
– Слава княгине Ольге! – выкрикнул кто-то.
– Слава! – подхватил народ.
– Вот ведь странность какая, – шепнула мне Ольга. – Небось, так киевляне не радовались, когда Святослава каганом кликнули. Зарезать и его, и меня хотели. А теперь посмотри, словно дети мамку после разлуки долгой увидали…
– Ты на Звенемира взгляни, – шепнул я ей в ответ. Ведун растерянно стоял посреди помоста, не зная, то ли радоваться ему, то ли огорчаться. Да еще кат Душегуб досадливо сплюнул себе под ноги и с выдохом вонзил свой топор в пустую колоду.
А в окошке терема я увидел Григория с Никифором. Стояли учитель с послухом и улыбались.
– Добрыня! Добрыня! – понял, что зовет меня кто-то.
Присмотрелся – Глушила мне рукой машет.
– Я оставлю тебя ненадолго? – спросил я Ольгу. Кивнула она в ответ. Спустился я с крыльца, с молотобойцем обнялся.
– Бери, – сказал ему, – Соломона и домой волоки. А я вслед за тобой пойду.
Подхватил Глушила лекаря на руки, расступилась толпа, нас пропуская. И уже выходя с майдана, я услышал, как Ольга велела ключникам бочки с брагой для угощения выкатывать…
Соломон умер в тиши своего дома. Без посторонних глаз. Как и хотел. До последнего мгновения с ним были только близкие: я, посадник хозарский и Свенельдова жена.
Дарена переживала сильно все те дни, что лекаря на Старокиевской горе держали. На майдан не пошла. Сама ведь кода-то на правиле стояла. И боль от Душегубова топора раной незакрытой на сердце осталась. Зачем же душу снова тревожить, и так изнылась вся. Но как только узнала, что Соломона помиловали, так сразу и прибежала.
Я ее попервости не узнал. Раздобрела она, похорошела. Только культя напоминала о том, что передо мной та самая шальная Одноручка, которая пугалась вороньего грая и пряталась в шорне от своих страхов… Отерла она лекарю лицо от сукровицы, раны промыла, а сама приговаривала:
– Если бы не он, я бы не выжила, – и мне культю свою показывала. – Сгнила бы. А теперь это все, чем я его отблагодарить могу…
За забором Соломонова подворья шумел и балагурил пьяный народ. Славил справедливость княгини и пил хмельное за ее здоровье. А здесь, в доме лекаря, было тихо. Соломон чуть слышно стонал в забытьи, а мы сидели вокруг его постели и ждали, когда к лекарю пожалует долгожданный покой.
Ближе к полуночи он ненадолго пришел в себя, огляделся, улыбнулся, вздохнул в последний раз, да так и умер с улыбкой на избитом лице.
– Вы идите, пожалуй, – сказал Ицхак, извиняясь, когда мы простились с лекарем. – Вам тут теперь нельзя.
– Понимаю, – кивнула Дарена, вытерла глаза и вышла на улицу.
– Добрын, – сказал посадник, когда мы остались одни. – Соломон завещал этот дом тебе. Там, в подклети, травы у него, мази и снадобья всякие. Их он велел жене твоей отдать. Просил, чтобы я за подворьем присмотрел, пока ты в нем нужду не почуешь. Так что считай себя козарским жителем…
9 февраля 953 г.
На похороны Соломона нас с Дареной не пустили. Оно и понятно. У каждого народа свой обычай покойников в последний путь провожать. Потому и обиды у нас не было. Мы уже ночью с лекарем простились, а потом еще и с конюхами как следует помянули.
Они-то мне встречу готовили, а получилась тризна. Хмельного было выпито немало. Десятник пришел, Глушила ненадолго заглянул. Мы молотобойца на конюшне оставить хотели, но он, сославшись на то, что жена его заругает, принял на грудь корчажечку да домой заспешил. Я тоже на питье не сильно налегал, знал, что скоро утро настанет и придет пора о живых подумать. Поэтому, как только рассвело, простился я с друзьями и в терем княжеский направился. Смотрю, у помоста Душегуб суетится. Веселый.
– Ты чего это с утра пораньше топор точишь? – спросил я ката.
– Как это чего? – ответил Душегуб. – Казнь у нас ныне.
Удивился я:
– Неужто Ольга свое слово отменила? Да и помер же лекарь без твоей помощи.
– Лекарь помер? – почесал кат затылок. – Выходит, верно говорят, что от судьбы не уйдешь. И коль срок настал, то сколько от Марены ни прячься, а она все одно найдет. Только я не для лекаря струмент готовлю. И кроме него найдется, кому башку отчекрыжить. Может, слышал, Дубыньку-разбойника поймали?
– Слышал, – вспомнил я страшный вой в порубе.
– Он же душ-то поболе моего загубил. Ну, так его тоже… того… – провел большим пальцем Душегуб себе по горлу. – Его-то уж княгиня точно не помилует, – улыбнулся он щербатым ртом.
– Понятно, – кивнул я и дальше пошел.
Несмотря на такую рань, Ольга была уже на ногах. Она вызвала в горницу двух старших ключников и теперь выясняла, сколько народ киевский попил и поел за прошедшую ночь. Сетовала, что ныне работный люд и холопы будут маяться после вчерашнего перепоя. А дел невпроворот…
Стояли мужики. Слушали хозяйку внимательно. Страдали. Они же вчера тоже за княгиню Киевскую
