приняли. Потому в горнице дух висел тяжелый. Мужики хмурились, переминались с ноги на ногу и в душе ругали свою нелегкую долю. Но виду не показывали. Тихо потом исходили, жаждой мучались, но терпели.
– Вы давайте людей будите, – говорила она ключникам.
– Так ведь, матушка, – сказал один из них, – они же вчера так угвоздились, что ноне к работе будут непригодны.
– Ну, так опохмелите их! – Ольга взглянула на ключника строго. – А то вы сами не знаете, что делать надобно? Вон рожи какие у вас кислые. Небось головы-то гудят?
Помялись мужики. Вздохнули.
– Да они же с опохмела могут вразнос пойти, – сказал другой ключник.
– А вы им больше чары не подносите. А ежели кто больше выпьет, моим словом его на правило ставьте. Пороть будем, пока хмель не выйдет.
Еще горше вздохнули ключники, но промолчали. Тут княгиня меня увидала, смутилась отчего-то.
– Или мне вас учить надо, как народ к работе понудить? Ступайте, – ключников она отослала.
– Так ведь и нам перепадет по чарке, – шепнул один мужик другому, мимо меня проходя. – Здорово, Добрый, – кивнул он.
– И вам… на здоровье, – подмигнул я ключникам.
– Ты чего это ни свет ни заря? – спросила Ольга, как только мы остались одни.
– Сестра моя где? – это было первое, что сказал я княгине.
Вчера впопыхах не до этого было, но беспокойство за Малушу мне всю ночь покоя не давало. Оттого с утра пораньше я в терем и пришел.
– Я ее в Вышгород отправила, – ответила она. – И Загляда с ней. Бабка Милана совсем стара стала, вот и будут они ей пока в помощницах. Так что не волнуйся ты за сестру. Не переживай. Я же сказала, что в обиду ее не дам. А с Соломоном-то что?
– Помер лекарь.
– Как?! – растерялась княгиня. – Что ж я натворила глупая?.. – запричитала.
– Ну, будет… – сказал я ей. – Будет тебе убиваться.
А она мне на грудь бросилась и разрыдалась.
– Что толку теперь слезы лить? – Мне сейчас не до ее рыданий было. – Что случилось, не воротишь уже. Вон, Душегуб сказал, что от Доли своей не убежать. Значит, так судьба распорядилась. Теперь важно в грядущем дров не наломать.
– Да что же я… – не унимается княгиня.
– А что ты? – я ей говорю.
Поплакала она и затихла. Чую – успокаиваться начала. А из объятий моих не слишком-то рвется. И вроде ненароком губы мне подставляет.
– Ты погоди. – Я ее от себя отстранил. – С лекарем ясно. А что теперь со мной будет?
– Ты про что это? – отошла она от меня, утерлась платочком.
– Как это про что? Про то, что ты мне перед отъездом в Муром обещала.
– Не поняла… – сделала она вид, что не помнит ничего.
– А чего тут непонятного? И вчера слова мои мимо ушей пропустила, и ныне в непонятки какие-то играешь. Ведь тебя тогда никто за язык не тянул. Сама сказала, что воля меня ждет, коли Григория привезу…
– Я так сказала? – И слезы сразу высохли, и удивление вместо скорби на лице появилось.
– Нет, я это только что выдумал, – не хотел я злиться, а само получалось. – Я год целый словами этими жил. По сто раз на дню их вспоминал, а ты теперь на попятную хочешь?
– А разве плохо тебе в Киеве?
– Хорошо, – кивнул я. – И сытно, и пьяно, и развлечений полно. Вон, казни каждый день. Вчера Соломон, ноне Дубыня, а завтра? Завтра, может, меня на колоду головой положишь?
– А что? Есть за что?
– Хозяйка, если захочет, холопу всегда вину найти сможет.
– И все снова, – вздохнула Ольга. – Землю Древлянскую баламутить начнешь. Народ против меня со Святославом поднимешь…
– Ты же знаешь, что не будет этого, – посмотрел я ей прямо в глаза. – Неужто не поняла еще, что не хочу я из Руси выходить? И не сбежал тогда, и Путяту от бунта отговорил, и готов хоть сейчас стремя сыну твоему поцеловать. Не ищу я власти. Покой мне дороже. Отпусти ты меня!
– Но по договору… – привычно затеребила она платочек.
– Знаю, – перебил я ее. – По договору, что у деда Болеслава в Праге лежит, мне еще два года в полонянах ходить. Но ведь я не просил срок холопства моего уменьшать, ты же сама…
– Да! Да! Да! – наконец признала она мою правоту. – Говорила! Обещала! А потом пожалела о сказанном. Тебя и так слишком долго не было. Я уже думала, что никогда не увижу тебя. Что сгинул ты в лесах муромских. А теперь… когда здесь ты… – она замолчала, а потом проговорила тихо: – Теперь ты
