– Ну, что, Малуша? – сказал я сестренке. – Не терем Ольговичский, но жить можно.
– Девчонок тамошних жалко, – вздохнула сестра, – скучаю я по ним. Как они там на пепелище?
– Ничего, – взъерошил я ей волосы, – еще свидитесь.
– Косу-то не лохмать, – отпихнула она мою руку и достала гребень, Ольгой подаренный.
– Добрый, ты тут? – из сенец голос знакомый раздался.
Мужичок в проеме дверном появился. Вгляделся я, мама родная!
– Кот?!
– Он самый, – улыбнулся конюх. – Я как прознал, что ты в Вышгороде объявился, так сразу к тебе поспешил. А ты, я вижу, только из драки вылез?
– Кот, – обнялись мы крепко. – Сам-то ты как здесь?
– Да, – махнул он рукой, – старшим конюшим я теперь. Не хотел с Кветаном расставаться, да пришлось. А это Малуша? Выросла как! Помнишь меня, девка красная?
– Не-а, – сестренка головой покачала.
– А тогда, зимой, мы же с Добрыном заезжали.
– Много вас тогда было, – распустила косу Малуша да принялась расчесываться, – разве упомнишь всех?
– Таких, как я, помнить надобно, – засмеялся Кот. – Вот подрастешь чуток, так я к тебе сватов зашлю.
– Больно ты мне такой нужен, – рассмеялась в ответ сестренка. – Где это видано, чтоб княжна за конюха пошла?
– Ого, – удивился Кот, – а девчонка с гонором!
– А ты как думал? – сказал я ему.
– Добрый! – опять меня кто-то зовет.
– Кто там? – крикнул я в дверь.
– Княгиня велела тебе к ней в горницу подняться. Немедля.
– Иду! Прости, друже. – Я к Коту повернулся.
– Поспешай, – кивнул тот, – ввечеру свидимся.
Горница в тереме просторной была. Красивой и яркой. Постарался худог, ее расписывая. В центре стол огромный, вдоль стола лавки резные. По стенам оружие развешано: щиты черевчатые, мечи да топоры, копья да луки. А между ними звери диковинные намалеваны, по потолку птицы сказочные, по колоннам витым деревья в цвету. Аж в глазах зарябило.
– Устроила вас ключница?
– Да, княгиня. – Я ее среди пестроты этой и не заметил сразу.
– Довольны вы? – подошла она поближе.
– Довольны, недовольны, – пожал я плечами, – и тому, что есть, рады.
– Хорошо. Проходи. За стол присядь. Есть хочешь?
– Нет, княгиня.
– Ладно уж, – улыбнулась она, – небось, оголодал с дороги-то?
– Правда не хочу.
– Ну, как знаешь.
– Звала-то зачем? Или придумала, к какой работе пристроить нас?
– Спросить хотела, – взглянула она мне в глаза.
– Так спрашивай, – выдержал я ее взгляд, а она вдруг потупилась, платочек шелковый к груди подняла, словно защищаясь.
– О чем ты с Андреем говорил?
– А он тебе разве не докладывал?
– Нет, – вздохнула она. – И сказал, чтоб тебя после смерти его не пытала.
– Почему же ослушалась? – удивился я.
– Не знаю, – вдруг напряглась она, платочек пальцами затеребила, отвернулась. – Ступай, – сказала.
Я уж у дверей был, когда остановила она меня:
– Постой! – замер я от этого окрика, а она мне вслед смотрит и говорит: – Андрей наказ дал, чтоб тебя звала, коли большая нужда приключится, а придешь ли ты на выручку? – А глаза у самой, точно у кошки побитой.
Горько мне за нее стало. Ведь прав был рыбак – со всех сторон ее рвут, а она не поддается. Гнется, как березка под ветром, но не ломается. И опереться ей не на кого, и некому плечо ей подставить. Оттого и
