– Пойдем, воевода? – посмотрела она вопросительно на Свенельда.
– Пойдем, – сказал он и повернулся ко мне: – Ты как, Добрый, насчет медку пьяного откушать?
– Можно, – кивнул я, и мы пошли в горницу.
Стукнул Свенельд кулаком по столу так, что миски подпрыгнули, а корчага с остатками меда опрокинулась. Растеклась медовуха лужей по столешне, на пол закапала.
– Нет, ты скажи, – не унимался он. – Враг я тебе или не враг?
– Враг, – кивнул я и икнул от выпитого. – Ноне три года минуло, как отец договор кабальный подписал. Кто же ты мне, если не враг лютый?
– Во-о-от, – поднял он кверху палец. – А ты мне не враг. Думаешь, что я от злости тогда к тебе убийцу подсылал? Ну… вятича того… как его… не-а, – мотнул он головой, – не помню…
– Жароха, что ли? – Я снова икнул.
– Ну да.
– А что? От сострадания?
– Чего тебе сострадать? – взглянул он на меня, а у самого глаз мутный. – Ты же, как конь здоровый. А, кстати, что вы с ним сделали?
– Повесили, – вздохнул я.
– И все? – поднял он бровь удивленно.
– А что, мало?
– Не, – махнул он рукой. – Хватит с него. Так ты думаешь, я на тебя злился тогда? Нет. Я о Руси думал. О том, чтоб безопасно было в Киеве жить. Сколько от Ирпеня до Киева?
– День пути, если коня гнать, – сказал я.
– А что, если батюшка твой решил бы Киев осадить, пока мы в Царьград с Игорем ходили? Ведь поляне даже исполчиться бы не успели. Вернулся бы каган, а его стольный город и не его больше. Под зад коленом кагана и пошел вон…
– Так ведь не было же этого. У отца даже в мыслях не было, – возразил я.
– А ты почем знаешь? Он разве обо всех своих за думках тебе докладывал?
– Нет, но…
– Что «но»? – Он подцепил из миски моченое яблочко, надкусил его, высосал кислый сок и сказал: – Ты знаешь, что Мал отказался с Игорем договор старый подтверждать? Дед твой, Нискиня, с Олегом договор заключили о нерушимости границ, а отец твой подтверждать его отказался. Прикинь. И нависла Древлянская земля над нашим городом стольным, словно камень над дорогой. То ли проедет путник невредимым, то ли его каменюкой придавит. Думаешь, в острастке постоянной сладко жить? Тогда Асмуд и придумал, как Киев от древлянского наскока огородить. Мы ятвигов разворошили, отца из Коростеня выманили и в вашу землю вошли, чтоб себя же от вас обезопасить.
– А зачем нужно было Малин палить? Зачем с ятвигского посадника шкуру драть? Зачем мать мою убивать нужно было? – разозлился я.
– С матерью твоей нехорошо получилось, – согласился варяг. – Не хотел Игорь смерти княгине Беляне. Казнил он себя за это. Плакал даже. Говорил, что нашло на него что-то. И прощения у богов за свой проступок вымаливал. Я это сам видел. Он же хотел, чтоб все миром обошлось. Подписала бы Беляна новый договор, стремя бы ему на верность поцеловала, пока мы вас по лесам гоняли, и спокойно бы Древлянская земля в Русь бы вошла. Игорь с вас даже поначалу ругу брать не хотел. Лишь бы угрозу от Киева отвести, и то ладно. А видишь, как повернулось. А с Малином да посадником, ну… – развел он руками, – это война. Ты-то дулебов, небось, не жалел?
– Так они же враги.
– А вы нам в ту пору друзьями были? Ваши, думаешь, наших мало побили? Вот и закипела кровь у руси.
– Так ведь в конце концов вы своего добились, отца заставили стремя Игорево поцеловать. Так зачем же меня убивать?
Мы давно уже сидели в горнице вышгородского терема. Друг напротив друга, а меж нами широкий стол. Бывший княжич, а ныне холоп, и воевода варяжский. Накрыли нам стольники и скрыться поспешили – не приведи нелегкая под горячую Свенельдову руку попасть. Выпили мы. Закусили. Потом снова выпили и опять закусили, потом… выпито много было. Корчаги по три на каждого усидели. Захорошело нам. На разговоры потянуло. Обиды старые припомнились. Об уважении друг к дружке заговорили. Тогда и стали выкладывать все без обиняков. Начистоту.
– А ты не понял? Мал не вечный, помереть может, а с тобой все по-новому начинать надобно. Договоры писать, старые подтверждать. А вдруг ты кочевряжиться начнешь? Уговаривай тебя потом, уламывай. А так – нет человека и вопросов нет. Потому мы тебя и высиживали, как жар-птицу редкую. И вятича этого подговаривали, и засаду на тебя устраивали, и гнали тебя, когда ты в Прагу улизнуть собрался, а с тебя все как с гуся вода. Ты когда пропал, я даже вздохнул спокойно. Не хотел жизнь твою себе на душу брать. Так ведь нет! – снова хлопнул воевода кулаком по столетне. – Приперся! У отца моего, у Асмуда, глаза на лоб полезли, когда он тебя в стане Игоря увидел. Ошалел даже от наглости твоей. Подумал, что теперь точно тебя живым не выпустит. – Помолчал воевода, а потом спросил вдруг: – А это правда, что он об грудь твою кинжал сломал?
– Истинно, – кивнул я, вспомнил, как связанный у Игорева шатра валялся. – Не поверил он словам моим, спытать решил, а на мне кольчуга была. Оттого кинжал и сломался.
– Тьфу! – в сердцах плюнул Свенельд. – А он мне все твердил, что заговоренный ты! А оно вон как оказалось!
– А ведь меня и вправду Вельва заговаривала. Сказала, что ни я вам, ни вы мне вреда причинять не
