Зря он так. Не люблю, когда исподтишка. Да и кто любит?
Череп разбойника лопнул, как перезревшая тыква, когда мой меч опустился на его голову. Рухнул он наземь, даже не пикнул. А мне передышка выпала.
Развернулся я и к ладье побежал. Смотрю: Кот на Вихря верхом вскочил и коней на разбойников направил. Невелик табун, всего восемь голов – кони охраны Ольгиной, – а и их хватило. Умело конюший их навел. Смяли они нападающих, на землю повалили и копытами побили. А Кот тоже постарался: жеребчик Ольгин кого грудью сшиб, кого ногой ударил, а одного разбойника за шею зубами схватил, только позвонки хрустнули.
А гридни уже Ольгу на ладью погрузили. Трое к Коту, трое ко мне на выручку поспешили, а двое, как последний рубеж, возле ладьи остались.
– Кровь у тебя, Добрый, – один из гридней на рубаху мою показал. – Ранен?
– Пустяки, – ответил я. – Княгиня как?
– В безопасности она, – сказал второй. – Мы велели гребцам ладью в воду спускать.
А третьему уже не до разговоров было. Разбойник на него накинулся. Но куда ему против гридня. Крякнул он только, меч в грудь принимая, и осел…
Вскоре кончилось все.
Семнадцать мертвых разбойников осталось на берегу. Трех гребцов и двух гридней не досчитались мы. Кот был сильно ранен. Достал его, безоружного, предводитель разбойников. Но и конюх в долгу не остался. Уже падая с жеребчика, отмахнулся плеткой. Прямо в висок свинчаткой лихоимцу угодил. Тот сразу с коня кувырнулся и не копнулся больше.
Еще четверо легко раненными были. Среди них и я. Рана моя пустяшной оказалась. Вскользь нож прошел, лишь ребра оцарапал. Перевязала меня Ольга.
– С чего это они вдруг? – спросила тревожно. – Ты же договорился с ними.
– Не знаю, – пожал я плечами и от боли поморщился.
– Княгиня! – позвал гридня тот, что меня о ране спрашивал. – Смотрите!
Подошли мы с ней к воину, а он нам на мертвяка, предводителя разбойничьего, показывает. Тот как на спину грохнулся, так и застыл. Руки в стороны раскиданы, рот открыт, зубы торчат, бороденка рыжая вверх топорщится. Рядом меч валяется.
– Ну? – спросила княгиня. – И что?
– Не туда смотрите, – сказал ратник и пальцем ткнул.
А у разбойника подоплек [73] сорочицы распахнулся, грудь оголил.
– Вот, глядите, – сказал воин и еще сильнее ворот у налетчика оттянул.
– Вот тебе раз, – всплеснула княгиня руками.
– Не ожидал такого, – удивился я.
Уже больше года прошло, как мы с Ольгой в Киев воротились. Святослав со Свенельдом Уличскую землю воевать собрались, от печенегов ее чистить, а стольный город без присмотра оставлять нельзя. Вот мы из Вышгорода в Киев и переехали.
А в столице земли Русской шумно было. Выполнял воевода княгини наказ. Со всех градов войско в Киеве собиралось. Даже Новгород по осени ратников прислал. Новгородцы народ ушлый. Без выгоды и палец о палец не ударят, а тут почуяли, что дело сладится, а добыча может мимо пролететь, вот и приперлись. Сплавились по рекам, к стольному городу подошли.
Успел Свенельд. К первым заморозкам войско собралось. Только медлил воевода, все хазар опасался. Боялся, что каган Хазарский войско Куре на подмогу пошлет и тогда война во сто крат тяжелее окажется. Однако я придумал, как сделать так, чтоб хазары в сторонке постояли. Посмотрели, как печенегов Русь колошматить будет.
Как только лед на Днепре встал, а в тереме на Старокиевской горе печи топить для сугреву стали, так я сразу в Козары пошел. Перед этим мы с княгиней и Свенельдом говорили долго. Все они меня пытали, как это я с каганом Хазарским, не покидая Киева, договориться смогу? А я им на это:
– Вы золото к отправке готовьте. А про тайны мои лучше не расспрашивайте. Вам нужно, чтоб Иосиф в ваши дела не лез, так доверьтесь мне.
Пожалась Ольга, но согласилась. Пообещала три сундука золота кагану Хазарскому отослать, если тот хана Курю без поддержки оставит.
А потом и вовсе расщедрилась. Достала камень самоцветный. Большой, как детский кулачок, алый, как кровь, яркий, как звезда на небосклоне. Солнышко на его гранях заиграло, радость на душе разлилась. Никогда я такой красоты не видел. Знатный камешек. Драгоценный.
– Держи, – говорит, – может, сгодится.
Так что я в Козары не с пустыми руками отправился.
Соломон дома оказался. Постарел лекарь. Сильно постарел. Седым как лунь стал, но взгляд цепкий. Нос свой огроменный по ветру держит.
– Неужто занедужил, Добрыня? – спросил он меня с порога.
– Нет, Соломон, – ответил я ему. – Хвала Даждь-богу, в добром я здравии. Вот проведать тебя захотелось, ведь не виделись-то сколько.
– Проходи, – улыбнулся старик.
