Детство Смита
1
Я жил среди птиц. Дом мой покачивался на волнах, Он куда-то плыл и плыл. Я сам не знаю — куда.
В окно ко мне прилетала мама. Она была человек, но у нее были крылья, как у гуся. Она хлопала крыльями и говорила мне на гусином языке, гоготала мне что-то. Она обнимала меня крыльями, и мне было тепло возле нее. Мама прилетала ко мне раз в день. Она не могла прилетать ко мне чаще, папа ц так стал замечать, что после обеда она куда- то исчезает.
Мама, — спрашивал я. — А у папы есть крылья?
— Не говори глупости...Папа не птица, а человек.
— Мама! А папа знает, что у тебя есть крылья?
— Нет, он не знает. Я их прячу под платьем. Если бы он знал, что у меня есть крылья, он меня бы убил.
— Мама! А папа знает, что я живу на воде вместе с утками?
— Нет, не знает. Он думает, что ты утонул.
Я утонул в прошлом году. Папа мой стоял на берегу, когда я тонул, и грозил мне пальцем. Он снял ремень, чтобы выпороть меня за то, что я тонул, выпороть, когда меня спасут. Но они не спасли меня. Меня унесло в камыши, и они не могли меня найти.
2
Мама улетала. В окно я смотрел, как она летела над лесом, вытянув шею, и я боялся, чтобы какой- нибудь охотник не выстрелил в нее, не убил бы ее невзначай.
Мне было хорошо на воде. Я открывал дверь и смотрел в озеро, там плавали налимы и маленькие хариусы, и озеро показывало мне все, что было на Дне.
Маленькие утята, желтенькие, плавали возле окна, и некоторые из них поднимали крыло, чтобы пощипать под ним клювом.
Я думал, что, когда они подрастут, я схвачу их за ноги левой и правой рукой, они полетят и унесут меня в небо.
3
Но однажды мама не прилетела. Я ждал ее до вечера и на другой день, но ее не было. Должно быть, охотник в лесу выстрелил в нее или папа, заметив у ней под платьем крылья, убил ее.
Я плакал в домике. Налимы смотрели на меня из воды. Им, наверно, было меня жалко. Если бы я не был такой тяжелый, я побежал бы по их спинам, прыгая, к берегу — посмотреть, жива ли моя мама.
Две большие птицы сидели на воде возле меня: гусь и гусыня. Я схватил их за ноги, они взмахнули крыльями и стали подниматься. Небо летело на меня. Левая рука у меня зачесалась. Я разжал пальцы и выпустил гуся. Гусыня стала падать, и я стал падать вместе с ней. Лес, дома, трубы летели на меня. Я разжал пальцы правой руки и выпустил гусыню.
4
Я лежал в кровати за сеткой, а мои штаны и рубашка висели на спинке стула. Я оделся и босой подбежал к двери и распахнул ее. Воды не было за дверью. Стоял стол с самоваром, и за столом сидели мой отец, моя мама и гости. Они пили чай.
Я подошел к матери и посмотрел на нее. Она сидела живая, веселая, в летнем платье, и крыльев не было видно. Мама улыбнулась мне и сказала гостям:
— Посмотрите на моего пловца. Вчера он чуть не утонул в озере на наших глазах. Ему девять лет, но он умеет плавать.
И гости сказали мне что-то ласковое, но я не слушал их, я подошел к матери ближе и потрогал ей плечи в том месте, где росли у нее крылья.
— Мама, — сказал я ей тихо. — А я думал, что охотники подстрелили тебя.
Она налила мне чаю. Папа нахмурился. Он всегда хмурился, когда видел меня. Папа не любил, чтобы я подходил к столу, когда у нас сидели госта.
Папа рассказывал гостям об Австралии. Папа любил рассказывать об Австралии. Он жил когда-то там. Какой-то ирландец сказал папе, что папа жалкий трус. Папа ударил ирландца, и ирландец полетел с лестницы вниз с семнадцатого этажа.
— Ирландцы не любили меня, — сказал папа.
Гости слушали папу и смеялись, но не над ирландцем, а над папой. Они не верили папе, что он мог столкнуть ирландца. Папа был низенький. А про ирландца он сказал, что тот был большой и рыжий.
В Австралии папа переменил фамилию и стал называть себя Смитом. И мы все стали называться Смитами, словно мы в самом деле были Смиты.
Я не верил папе, что он был в Австралии. Австралия была далеко. А папа любил все, что было близко. Он хотел, чтобы все было у него под рукой.
А потом папа никому не верил. Он не разрешал мне читать сказки. Он говорил, что люди любят врать. Для того они и пишут книжки, чтобы обмануть не одного, а сразу тысячи.
— Люди любят обманывать, — говорил он.
5
Я любил, чтобы меня обманывали. Жизнь была как сказка. За домом начиналось неизвестное. Вечером в комнате менялись очертания предметов. Стул превращался в человека. Окно становилось темным. И все приближалось ко мне — стены, комод, часы и всего страшнее — темное окно.
Днем я смотрел на гору. Гору я видел живой. Она присела. Вот-вот встанет. Гора была уже не гора, а олень, поджавший под себя ноги.
Солнце, красное и яркое, бежавшее к горе, чтобы спрятаться от меня, играло со мной.
А позже, в моих ночных снах, мама превраща лась в птицу. И только папа оставался папой. Папа оставался папой даже во сне. Он был слишком строгий, чтобы меняться.
В мире моего детства реальным был только папа. Я его боялся. Но не так, как вечерних вещей. Папу я не любил бояться.
Когда я лежал вечером в кровати и смотрел на темнеющее окно и на вещи, меняющие свои очертания, я ждал и боялся. Мне приятно было бояться.
Детство было летом. Я не помню зиму. Словно в детстве не было зимы.
Тонкие коричневые ели и толстые сосны у реки. И солнце играет на их стволах и ветвях.
В детстве было много солнца. Я ходил и щурился. Солнце играло на стене, и, когда окно закрывали шторой, оно лезло в комнату сквозь шторы. Солнце любило меня и сердилось, что меня прятали от него.
6
Однажды в наш дом пришел высокий некрасивый человек и поселился у нас. Он смастерил подрамник, к подрамнику мелкими гвоздями прибил туго натянутый холст, достал из кожаной еумки тюбики с красками и кисть. Потом он сел напротив горы и долго-долго смотрел на нее и только много минут спустя стал водить кисточкой по холсту.
Не сразу я сообразил и догадался, что делал наш гость. Он хотел с помощью кисти и красок поднять
