Он проводит в слезах, томясь.
Искушает его вестник, подосланный
Уверяет, что Хлою
Жжет любовь, горемычную;
Поминает о том, как вероломная
Наговором жена Прета подвигнула
Против Беллерофонта,
Чтоб сгубить его, чистого;
Как чуть не был Пелей передан Тартару,
Ипполиту когда презрел, магнезянку,
И речами иными
Но вотще, ибо глух Гигес к словам его,
Как Икара скала… Лишь берегись сама,
Чтоб тебя к Энипею
Не влекло больше должного
Хоть и нет никого, кто бы искуснее
Гарцевал на коне по полю Марсову
И чрез Тусскую реку
Переплыл бы проворнее,
Ночь придет — дверь запри и не выглядывай
И, хотя бы жестокой
Звали, будь непреклонною.
Ты смущен, знаток языков обоих!
Мне, холостяку, до Календ ли марта?
Для чего цветы? С фимиамом ларчик?
Или из дерна
Сложенный алтарь под горящим углем?
Белого козла и обед веселый
Вакху обещал я, когда чуть не был
Древом придавлен!
В этот светлый день, с возвращеньем года,
С кувшина, который в дыму коптился
С консульства Тулла.
Выпей, Меценат, за здоровье друга
Кружек сотню ты, и пускай до света
Здесь горят огни, и да будут чужды
Крик нам и ссора.
Брось заботы все о державном Риме:
Полегли полки Котизона-дака,
Мидянин, наш враг, сам себя же губит
Стал рабом кантабр, наш испанский недруг
Укрощенный, пусть хоть и поздно, цепью
И, расслабив лук, уж готовы скифы
Край свой покинуть.
Бремя сбрось забот: человек ты частный;
Не волнуйся ты за народ; бегущим
Насладися днем и его дарами, —
Брось свои думы!
— Мил доколе я был тебе
И не смел ни один юноша белую
Шею нежно рукой обвить,
Я счастливее жил, нежели персов царь.
— Ты доколе не стал пылать
Страстью к Хлое сильней, нежели к Лидии,
Имя Лидии славилось,
И знатней я была римлянки Илии.
— Покорен я фракиянкой, —
За нее умереть готов,
Только жизни бы срок душеньке Рок продлил.
— Мы взаимно огнем горим,
Я и Калаид, сын эллина Орнита.
Дважды ради него умру,
Только жизни бы срок юноше Рок продлил.
— Что, коль вновь возвратится страсть
И железным ярмом свяжет расставшихся?
