По три перстня зараз, а то и единственный снимет;
То он в роскошном чертоге живет, а то заберется
В этакий дом, что и раб постыдился бы выйти оттуда;
То щеголяет он в Риме, то вздумает лучше в Афинах
Жить как мудрец: сто Вертумнов его преследует гневом!
А Воланерий, когда ему скрючила пальцы хирагра
(И поделом игроку!), то нанял себе человека
Чтобы за деньги он тряс и бросал из стаканчика кости
Вот постоянства в пороках пример! Но все же и этим
Он счастливей, чем Приск: он меньше презрен и несчастлив,
Гораций
Скажешь ли, висельник, мне: к чему эти пошлые речи?..
Дав
Да к тебе!
Гораций
Как ко мне, негодяй?
Дав
Не сердись! Но не ты ли
Нравы и счастие предков хвалил? А ведь если бы это
Счастие боги тебе и послали, ведь ты бы не принял!
Все оттого, что не чувствуешь в сердце, что хвалишь устами;
Иль оттого, что в добре ты нетверд, что увяз ты в болоте
И что лень, как ни хочется, вытащить ноги из тины.
В Риме тебя восхищает деревня: поедешь в деревню —
Рим превозносишь до звезд. Как нет приглашенья на ужин —
Сам ты себе господин, как будто в гостях ты в оковах,
Будто бы рад, что нигде не приходится пить, и доволен.
Если же на вечер звать пришлет Меценат: «Наливайте
Масло скорее в фонарь! Эй! Слышит ли кто?» Как безумный
Ты закричишь, зашумишь, беготню во всем доме поднимешь.
Мульвий и все прихлебатели — прочь! А какие проклятья
Сыплют они на тебя — уж лучше о том и не думать!
«Да, — рассуждает иной. — Нос по ветру, брюхо пустое —
Вот я каков, лентяй и глупец, завсегдатай трактирный!
Если не хуже; только что речью красивой умеешь
Слабость свою прикрывать!» И точно: ведь впрямь ты безумней
Даже меня, хоть меня и купил ты на медные деньги!
Да не грозись, подожди, удержи и руку и злобу —
Я расскажу тебе все, что открыл мне привратник Криспина!
Жены чужие тебя привлекают, а Дава — блудницы,
Кто же из нас достойней креста за свой грех? Ведь когда я
Страстной природой томлюсь, раздеваясь при яркой лампаде
Та, что желаньям моим ответствует, как подобает,
Та отпускает меня, не позоря: не знаю я страха,
Как бы ее не отбил кто-нибудь иль богаче, иль краше;
Ты же снимаешь с себя и всадника перстень, и тогу
Римскую, ты из судьи превращаешься в гнусного Даму
И надушенные кудри вонючим плащом прикрываешь.
Разве тогда ты не тот, кем прикинулся? Робкого вводят
В дом тебя; борется похоть со страхом, колени трясутся.
Разница в чем — ты «на смерть от огня, от плетей, от железа»
Сам, подрядившись, идешь или, запертый в ящик позорно,
Скорчась сидишь, до колен головою касаясь? По праву
Мужу грешащей жены дана над обоими воля.
А уж над тем, кто прельстил, — особенно. Ибо она ведь
В доме своем и в платье своем, а тебе уступает
Лишь потому, что боится тебя, твоей страсти не веря.
Ты ж, сознавая, пойдешь под ярмо и ярости мужа
Весь свой достаток отдашь, свою жизнь, свое тело и славу!
Цел ты ушел; поумнел, я надеюсь, и станешь беречься?
Нет, где бы снова дрожать, где бы вновь мог погибнуть ты ищешь.
Цепи порвавши, бежав, возвращаться обратно к ним сдуру?
«Я не блудник!» — возразишь ты. И я ведь не вор — прохожу я
Мимо серебряных ваз, а не трону. Но только из страха!
Сбрось лишь эту узду, и природа тотчас забунтует.
Ты господин мой, а раб и вещей и раб человеков
Больше, чем я, потому что с тебя и сам претор ударом
Четырехкратным Жезла добровольной неволи не снимет!
К этому вот что прибавь, что не меньше внимания стоит:
Раб, подвластный рабу, за него исправляющий должность, —
Ведь приказанья даешь, а сам у других в услуженье,
Словно болванчик, которым другие за ниточку движут!
Кто же свободен? Мудрец, который владеет собою:
Тот, кого не страшат ни бедность, ни смерть, ни оковы
Кто не подвластен страстям, кто на почести смотрит с презреньем;
Тот, кто довлеет себе; кто как шар, и круглый и гладкий,
Все отрясает с себя, что его ни коснется снаружи;
Тот, перед кем и Фортуна опустит бессильные руки:
С этим подобьем ты сходен ли? Нет! Попросит красотка
Да и холодной окатит водой, да снова приманит!
Вырвись попробуй из этих оков! «Я свободен!» — Ужели?
Нет! Над тобой есть такой господин, что, лишь чуть притомишься,
Колет тебя острием; а отстанешь, так он подгоняет!
Смотришь картины ты Павсия, к месту как будто прикован.
Что ж, ты умнее меня, коли я, на цыпочки ставши,
Пялю на стенку глаза, где намазаны красным и черным
Рутуба, Фульвий и Плацидеян в отчаянной битве?
Будто живые они: то удар нанесут, то отскочат!
Дело другое: ты тонкий ценитель художества древних!
