И будем живы

Но это вовсе не значит, что мы теперь будем сидеть тут, в тепле и безопасности, и спокойно слушать по рации, как товарищей наших убивают. Что затаимся, тихо радуясь, мол, слава Богу: не мы там под огнем. Если нужно выручать, даже собственными шкурами рискуя, пойдем. Понесем под огонь свои жизни. Те самые — совсем свои, близкие-свои. И нет в этом никакого противоречия. Если не знаешь закона братства, если не готов отдать свою жизнь, чтобы выцарапать братишек из беды, то ты здесь тоже не жилец. Если романтическую шелуху отбросить, то все очень просто, как сама смерть: долг платежом красен. Ведь если сегодня не придешь на помощь другу, то завтра сам попадешь, и попадешь обязательно! Сдыхать будешь, гореть, орать, собственные кишки на кулаки наматывать, кровью захлебываться — не придет никто. Не вытащит. И честно это, справедливо. Не по Библии, конечно. Но тут вторую щеку не принято подставлять. Здесь вообще второй шанс на что-то очень редко выпадает.

— Пионер, Чебан! Всех по тревоге! Солома — к коменданту, по пути подними собрят, пусть готовят технику. И пусть на наш резервный канал встанут, я напрямую буду информацию передавать.

В рации — шелест, в него вплетаются треск характерный и щелчки — ни с чем не спутаешь. Эти щелчки глуховатые — взрывы. Они в рации иногда тише выстрелов слышны: микрофон от перегрузки «затыкается». Сквозь треск — голос неестественно спокойный: держит себя братишка…

— Я сто шестьдесят шестой, сто шестьдесят шесть. Нужна помощь!

Где таблица позывных? Кто такой 166? Нет такого. У меня только городские позывные, и только нашего сводного. А мало ли кто попасть мог…

— Брат, у меня нет твоего позывного, ты кто?

— Соколики, соколики!

Блин компот! Опять москвичам досталось! Сколько же их черная бабка с косой стричь будет?!

— Понял тебя, брат, понял! Где ты?

— Старопромысловская дорога. Не доезжая виадука. Там, где бетонный забор. Бэтээр подбит. Машины подбиты. Огонь…

…Тишина глухая ватная…

— Я — 2-9-3, я — Змей! Слышу тебя, слышу, говори!

— Огонь плотный с холма. ДШК, снайперы. Двое убито. Есть раненые. Мы пока под забором в кювет забились. Выручайте, братишки! Мы тут долго не протянем, выручайте!

— Понял тебя, понял! Держись, брат, обязательно выручим!

Что же такое? Почему их никто, кроме нас, не слышит? Уже весь город на ушах стоять должен! Мы ведь дальше всех от них. А на Старых Промыслах комендатура рядом совсем. ГУОШ недалеко. И из «Северного» быстрей добраться! Возле него техники — как в северной речке нерестовой рыбы. Рядами, борт к борту.

— Связист, прямую связь с «Северным» давай. Похоже, мы одни ребят ловим: сидим высоко. Или еще почему-то, черт ее, эту вашу связь, разберет!

— «Северный» и все, кто меня слышит: я — два-девять-три… На Старопромысловском шоссе, в квадрате…

Ну и как координаты давать?! У меня карта Генштаба восьмидесятого года. Большая карта, весь город на ней. А у других какие? Вот подготовились к войне, академики хреновы…

— «Северный», виадук на этом шоссе знаете? За ним, если из города смотреть…

Сдуреть можно! Пятнадцать минут уже прошло.

Почти десять из них разнообразные дежурные и поддежуривающие штабисты на доклады по инстанции потратили. Наконец, все проверили, все повыспросили. Но нам на выход «добро» не дали… Хрен бы я их послушал. Тем более что Николаич, комендант, тоже загорелся, рукой махнул: «Давайте! И я с вами! Если что, все на себя возьму!»

И собрята возле бэтээра своего у КПП уже извелись вконец, матерятся от бессильной ярости.

Но не успеваем мы. Никак не успеваем. В сумерках, через весь город, на каждом блоке спотыкаясь, с разнородными войсками путаные пароли разбирая, — безнадежное занятие. Час — минимум.

А в рации отрядной сквозь треск непрерывный каждые две-три минуты — снова слова мучительные:

— Ну, где же вы, братишки?! Где же вы?!

У Связиста руки трясутся. Офицеры и бойцы из свободной смены вокруг рации в кружок собрались, замерли, не дышат почти, чтобы, не дай Бог, чем-нибудь переговорам не помешать. Кто-то ушел было, не выдержал. Но в безвестности по кубрику слоняться еще мучительней. Вернулся тихо, к спинам друзей прижался.

— 293, я — «Ворон»! Вас услышал! 166 — это наши. Сообщи им, что мы уже пошли. Скажи ему: «Ворон» уже пошел!

Теперь совсем ясна картина. Москвичи, областники! Они за городом стоят. Две недели не прошло, как они вместе с братьями-софринцами под Самашками и Бамутом кровью умывались. И вот опять… А «Ворон» — это спецгруппа их, разведчики. Эти вырвут ребят!

— 166 — Змею… Идут к тебе, брат! «Ворон» идет. Держись братишка…

— Сколько можно? Где они?

Николаич белый сидит, губы в ниточку, закусил чуть не до крови.

А мне отвечать надо. А что отвечать?

— Идут, братишка, идут… Терпи! Ну, продержись еще чуток!

— Бэтээр зажгли. Пацаны там остались… Да где же помощь, мать вашу!

— Да идут, брат, идут!!! Держись, братишка!

А «Северный» ни мычит ни телится! Понужнуть их хорошенько… Черт с ней, с субординацией!

— У вас что там, в «Северном», авиации нет, артподдержки нет? Хоть бы холм этот долбаный окучили, стрелять духам помешали!

Спокойный голос в ответ:

— Запросили авиацию. Пока «добро» не дали…

— А ты представь, что там твой сын! И еще раз запроси!

— Это кто там такой…

— Нас нащупали! ДШК нащупал. Еще один трехсотый…

— Держись, братишка. «Ворон» на подходе. Не уходи сейчас со связи, слушай эфир, не уходи. А то со своими перестреляешься.

— Какая нам на х… стрельба, головы поднять не можем. Пусть бьют по холму на вспышки с ходу!

— «Ворон» — Змею!

— На связи!

— Прибавь, брат, ребят добивают!

— Подходим, подходим уже! Пусть ракетами обозначатся.

— Какие ракеты? Им сейчас одно спасение, что сумерки. Если засветятся — им сразу трандец будет, и ты не успеешь! Духи от тебя по ходу слева, на холме. Все, что слева от дороги стреляет, разноси к … матери!

— Понял тебя, понял!

— 293 — «Северному», доложите обстановку…

— Позже, позже, группа «Ворона» к ребятам подходит, я их стыкую…

— Доложите обстановку…

— Я — 166. Не вижу колонны! Где она?!

— Подходит, брат, держись!

— Доложите обстановку!

— Змей, «Ворону» ответь! 166 меня не слышит… Все! Вижу! Машины вижу!

— Смотри внимательно: духи — слева, наши — справа в кювете, под забором.