А все от того, что миром будут править дети. Как в известной сказке. Да, Аркадий, вы будете жить в Детском мире. С изощренной мстительностью дети будут требовать от взрослых все, что испокон веку взрослые требовали от них: трудовой дисциплины, производственной этики, прилежной учебы — без высшего образования не примут даже в уборщицы.
Людей старше сорока назовут «старперами» и сократят со всех ответственных постов. Странно, но взрослые охотно примут правила игры, будут подглядывать друг за другом и ябедничать.
Естественно, что сбросив взрослых «с корабля современности», дети начнут шалить. Поголовное дилетантство будет перемежаться с профессиональным террором. Самые слабые, отыскав пустую канистру и, выбивая на ней устрашающую дробь, станут вождями племени. А главой государства станет маленький троечник, потому что он знает приемы самбо. Носители языка, журналисты и писатели, будут по лености и равнодушию нести такое, что Тургенев с Буниным перевернутся в гробу, не говоря уже о Гоголе.
Кстати, писателей и художников станет как грязи. Они будут булькать и шипеть по всей поверхности, как карбид в луже. Молодой человек, вы должны знать: если бросить в лужу кусок карбида и накрыть консервной банкой, банка взлетит как ракета, а лужа выплеснется на прохожих дамочек…
А реклама все объяснит. Она будет настолько могущественна, что сможет раскрутить даже талант. Только это не выгодно.
Еврейские мальчики будут владеть футбольными командами — не самим же играть. Вы хотите купить киевское «Динамо», Аркаша? Пожалуйста. А западногерманскую «Баварию»? — Ради Бога. Только вы, Аркадий, как раз и не купите, потому что будете старый и бедный.
— Ну да, я к этому времени буду лауреатом Ленинской и многих зарубежных премий.
— Хоть сто порций! Грамоты будут висеть у вас в рамочках. А вы будете торговать кефиром с лотка, а вечерами играть на скрипочке в сыром подземном переходе. А в дурдом очереди не будет, быть психом станет не престижно.
— Пойду скупаюсь, — сказал Аркаша.
— Проституция, — продолжал Адам, — выйдет из-под цензуры…
— Да Бог с ней, — грустно сказала Люба, — за что же вы племянника вот так…
На Аркашу Любе было наплевать, она за него не отвечает, пусть этим занимается Валера, — ей было жаль, что Адам берет на себя тяжесть недоброжелательности.
— Да никакой он, я извиняюсь, не племянник. Говнистый мальчик. Убийца.
— Хорошо, хорошо, — встревожилась Люба. — Какой вы все-таки… Выпейте лучше, и кушайте. Кушайте же!
Адам ошалело ел редиску.
Вино кончилось. Аркадий захмелел, пытался обнять Любу, хамил Адаму, требовал, чтобы тот сбегал в магазин. Адам надел свои парусиновые туфли, поцеловал Любе руку и исчез. Синее море штормило, маленькие смерчи кружили по песку сухие водоросли, стало холодно на душе. Люба решительно потянула Аркашу за руку, пора было заканчивать этот разрушительный день, но Аркаша вырвался и зашипел:
— Предательница, бигса старая! Ты меня не защитила. Ты дала меня в обиду этому старому диверсанту…
— Да гори ты огнем! — вскипела Люба. — Каждый шморкач будет мне указывать. Чтоб ноги твоей у меня не было!
Она, запыхавшись, взбежала на пригорок и быстро пошла по дороге.
Когда Аркаша второй раз пришел пьяный и мокрый, Заславский не выдержал. Он прищучил во дворе Валеру и сухо пообещал посадить за растление малолетних, и еще кое за что, если Валера не расскажет ему все по порядку. Побледневший Валера раскололся сразу: как раз сегодня в семь часов вечера у Аркаши будет свидание возле Оперного театра, и прокурор может все увидеть сам. А он, Валера, ни в чем не виноват, он только ссудил Аркашу деньгами, достаточно крупной суммой, но надолго и в рассрочку.
Прокурор кивнул, развернулся по-военному, глянул на часы и ушел. Валера, поеживаясь, смотрел ему вслед. Что ж, прокурор попросил, а он и рассказал ему правду. Пусть сами крутятся, как хотят. Не рассказал только подробности — как научил Аркашу написать покаянное письмо и просить о последней встрече, тем более, что Аркаша забыл у нее в корзинке часы, и какие он дал наставления:
— Значит так. Встречаетесь коло оперного, и волокешь ее к тете Уте, знаешь, шашлычная на углу Ришельевской. Обстановочка там нищяк, мичмана в основном и девочки с Канавы. Она там будет как рыба в воде.
— А потом что?
— Как что! Берешь телегу и канаете к ней на хату, с понтом на вареники. Бардак работает до десяти, да у нее все равно отдельная комната.
— А если не захочет?
— А не захочет, значит ты поц с бугра! Тогда ты ее наказываешь. Беспроигрышная лотерея.
— Каким образом?
— Очень просто. Фалуешь у нее на глазах бигсу лет шестнадцати, их там хоть жопой ешь. А королеву свою кидаешь пьяным матросам. Мани-мани тебе хватит, отдашь, когда сможешь.
Аркаше было неловко торчать на площади, он прижался спиной к стене ЗАГСа и оттуда наблюдал за подъездами театра. У подъезда было пусто, никто не толпился — театр уехал на гастроли. Сердце стучало — Аркаша волновался, что Люба не придет, или что он не справится с миссией и окончательно упадет в глазах Валеры, а денег он ему должен — ой-ой-ой. Когда неожиданно появилась Гитлерша, Аркаша не сразу понял, что Любы не будет. «Что она здесь делает» — подумал он. Опомнившись, он помахал Гитлерше рукой и пошел навстречу.
— Держи свой бимбер, красавчик. И в наш садик больше не ходи. Муторша не любит мудовых рыданий. А появишься, она сдаст тебя на руки твоему папане-прокурору. Ну что, — засмеялась она, любуясь округлившимися за стеклами очков глазами Аркаши, — поужинаешь девушку в кабаке?
— Пусть тебя холера ужинает, — пробормотал Аркаша, положил часы в карман и скрылся в Пале- Рояле.
Гитлерша хмыкнула и направилась к бульвару.
— Я извиняюсь!..
Человек средних лет в костюме и с безукоризненным пробором взял ее за руку.
— Уже? — улыбнулась Гитлерша.
— Вы проститутка?
— Нет, я Клара Цеткин. Ой, ой, как же вы догадались!
— Пойдем. — Заславский поволок ее к скамейке. — Садись. Итак: что вы передали молодому человеку, о чем говорили?
— Я поняла, — медленно сказала Гитлерша. Вы отец — прокурор. Мама Люба хорошо о вас говорила.
— Мама Люба? Фамилия, адрес.
— Да не хипешитесь так, папаша. Не на амвоне. Или что у вас там, трибуна? Я ж говорю — она вас помнит. Короче, поезжайте, только не раньше десяти, — она назвала адрес. — И все узнаете. Ничего страшного.
— Ну что, старый? — Люба с грустной улыбкой смотрела на Романа Борисовича. — Вот ты теперь все знаешь. Ты мне хоть поверил?
— Кому верить, Любушка, как не тебе. — Заславский поднял рюмку — Ну, давай. Можно, я не буду спрашивать, как ты жила все эти… сколько… тринадцать лет?
— Конечно. Все равно не расскажу, или навру что-нибудь. Будь здоров. А пацанчику своему ты найди какую-нибудь чистенькую девочку, а то вот-вот лопнет.
— Где они, эти девочки, — уныло ответил Роман Борисович. — В прокуратуре?
— Понятно. — Люба помолчала. — Ромка, еще неделю назад я бы предложила тебе остаться, а сейчас…
— Ладно, Любушка. Я и сам уже ничему не радуюсь. Даже, — он усмехнулся, — книги стал почитывать. Ну, все. Где ты — я теперь знаю, увидимся иногда. Может, какое-никакое небо в алмазах и перепадет. Пока.
