Ходьба помогает. Постепенно сходит смертное оцепенение, размеренное движение успокаивает, утешает... убаюкивает. Шаг, шаг, еще шаг, серое сверху, бурое снизу, пустота до горизонта и в голове пустота, сзади Степаныч, шаги неровные, тяжелые, справа размашисто шагает Алик, взбивает рыжую пыль тяжелыми ботинками с магнитной оковкой. В ритме шагов возникают смутные, пыльные мысли, обрывочные, мне самой непонятные, да я и не пытаюсь понять, я только чувствую: оживаю. Возвращаюсь. Я возвращаюсь к себе, Зико Альо Мралла, капитан Три Звездочки, я, Альо Паленые Усы, не прах из праха и не орудие Повелителя, я, я, я... я здесь! Я — снова я! Но почему, как, как могло случиться, почему чужая воля навязала мне действия, которых я и не помню толком?!
Я остановилась, обернулась к Степанычу, чуть в меня с разгону не врезавшемуся, и заорала:
— Почему?! Как я могла, скажи, как?! Я не помню ничего, почему?
— Я скажу. Все, что сам знаю. Там, куда мы идем. Помолчи пока, пожалуйста.
Алик сжал сильными пальцами мое плечо, развернул и сказал, не зло совсем и даже не язвительно, а скорее грустно:
— Иди уж, кошка драная. Опомнилась...
Я развернулась послушно — и пошла.
Метров через четыреста Алик остановился.
— Пришли. Спускайся.
Я съехала в глубокий овраг, рассекающий ровную поверхность степи уродливой трещиной. Запрокинув голову, поглядела вверх — на крутые, корявые склоны. На небо над ними — далеко-далеко вверху. Представилось, как в дожди буйствует здесь вода, промывает глубокие борозды в склонах, вгрызается в рыхлое дно и несется мутным потоком под уклон — туда, куда свернули мы, спустившись. Овраг глубок, в три, а то и четыре моих роста, временами в него впадают, как притоки в реку, овраги поуже и помельче, и с каждым таким притоком тусклое серое небо отдаляется, уходит выше и выше. Я думаю о вырывших овраг яростных летних ливнях — я видела здесь такие ливни, даже мокла под ними, и мерзкое буйство атмосферы вызывало во мне смутные ассоциации с чем-то, чего я не могу вспомнить.
Идти под уклон легко, полоска неба над головой темнеет, хотя до вечера остается вроде бы часа четыре, а то и пять. Может, дождь наползает, думаю я, так ведь люди умеют предвидеть непогоду, а оба они спокойны, куда спокойнее, чем в начале нашего пути (чем в поселке, отчетливо прозвучала мысль, сопроводившись столь же отчетливым воспоминанием... за что?! — ну вот, пришло и для меня время эмоций). Под ноги все чаще стали подвертываться камни, обкатанные до гладкости мелкие, и покрупнее, но тоже со сглаженными углами; впрочем, попадаются и острые, так что смотреть приходится внимательно, и я отодвигаю эмоции на потом.
Неподвижный, застоявшийся воздух пахнет пылью... пылью и... и... так вот почему я подумала о запахах! Воздух пахнет драконом! Дракон — это из прошлого. Забытый напрочь кусочек, всплывший на поверхность памяти благодаря особому, терпкому до жесткости запаху. Драконы, раса великих пилотов, интеллектуалов, эгоистов, раса, сделавшая своим домом космос и в этом близкая нам, сделавшим космос не просто местом работы, но образом жизни... драконы, раса, представители которой глубоко равнодушны к другим, но никогда не отвергнут просьбу о помощи. Драконы, почему я вас забыла?
Я кинулась вперед, и Степаныч осадил меня быстро и резко, будто ждал от меня чего-то такого — и готов был пресечь. Почему? Разве мне нельзя встретиться с драконом? Зачем же мы тогда шли сюда?
Я рвалась к дракону, как к случайно найденному кусочку прошлого. Что-то оживало во мне. Не воспоминания, нет. Даже не тени воспоминаний. Но — уверенность в том, что воспоминания должны быть. Что-то было со мной там, давно, в забытой ныне жизни. Я знаю о драконах. Я даже знаю, как надо говорить с ними!
Степаныч свернул в расщелину, и Алик взял меня за плечо:
— Подождем здесь.
Правильно. Драконы не любят незваных гостей.
Степаныч поприветствовал дракона длинно и витиевато; я не разобрала слов, но интонации оживили еще один кусочек из разбитой и смешанной с пылью мозаики, в которую превратили Повелители мою память. Драконы любят поболтать. И традиции драконьей вежливости таковы, что ждать Степаныча мы будем долго.
Я села на каменистую землю, привалилась спиной к откосу. Кусочки прежних встреч с драконами всплывали в памяти рваными обрывками — изящные продолговатые головы, щели ноздрей и выпуклые глаза, неторопливая, неизменно вежливая речь, зеленые блики на свернутых крыльях и тень под крыльями распахнутыми. Огромный, неестественно жуткий в отсветах Коктейля драконий склеп, в который чуть не врезался мой новехонький кораблик... как же он назывался? И сколько мне было тогда — десять, одиннадцать?
— Идите, — Степаныч высунулся из расщелины и махнул нам рукой.
Дракон оказался именно таким, как я ожидала: красивейших очертаний крупная голова, зеленоватая чешуя на длинном, огромном, гибком и мощном теле, мягкие складки сложенных крыльев. Витиеватое приветствие, за которым — глубокая безучастность.
Алик сразу пристроился у крутого драконьего бока, в тени от крыла, словно на привычном и любимом месте. И теперь глядел на меня... странно как-то глядел. В другое время я бы испугалась такого взгляда. Но сейчас мне все равно.
— Садись, — предложил Степаныч. — Здесь можно говорить свободно. Обо всем. И разговор у нас будет долгий.
Я пристроилась у стены расщелины, так, чтобы видеть дракона.
— Ты ведь понимаешь, как много забыла?
— Да, наверное, — вяло согласилась я. Слова не нужны сейчас, как Степаныч не понимает, зачем слова и разговоры, когда можно смотреть на дракона? Вдыхать его запах? Но Степаныч въедливый... ладно, отвечу. — Сначала я боялась думать об этом, потом как-то привыкла. Только последние дни...
Я запнулась, споткнувшись обо что-то, похожее на понимание. Последние дни мы много говорили о моих воспоминаниях. С Ясей говорили.
— Последние дни ты забыла о том, что надо бояться, — продолжил за меня Степаныч. — Ты захотела вспомнить. Захотела так сильно, что Повелители сочли нужным обезопаситься. Яся классный специалист, но ей не хватает осторожности.
Слова Степаныча путаются в моей голове. Путаются, смешиваются... вроде ясно все, а чего-то не хватает. Какой-то важной для понимания мелочи.
— Начни сначала, — хмуро предложил Алик. — Она же ничего не знает. И не понимает.
— И то, — согласился Степаныч. — Значит, так... что мы знаем, о чем догадываемся, и что из всего этого следует. Первое. Этот мир принадлежит Светлой Империи. Иллам. Высшей расе, говоря их словами. Естественно, раз они — высшие, все остальные — скот и быдло. Ты понимаешь, о чем я?
Нет, я не понимаю. Понимание где-то здесь, близко... словно за стеклянной стеной... вот, рядом — а не достать.
— Мне кажется, я встречалась с... с ними. — Слово «иллы» не идет на язык. Запрет, вопит что-то внутри, запрет! Забудь, или... или? — Я не помню, — шепчу я. — Только страх.
— Страх? — Алик смешно поднял брови. — Ты все-таки чувствуешь страх, кошка?
— Сейчас уже нет, — растерянно ответила я. — Но когда я услышала... это слово... меня скрутило. Сильно.
— Все правильно. Вполне в их вкусе, я хотел сказать. — Алик выплевывал слова, словно жгучую отраву, с исказившимся лицом и ощутимой ненавистью в светлых глазах. — Конечно, ты встречалась с ними, иначе тебя бы здесь не было.
— Это их мир, — повторил Степаныч. — Полигон. Экспериментальная площадка. Ты понимаешь?
— Да, — шепотом призналась я. — Не то, что вы говорите, мне будто мешает что-то. Но смысл — да, понимаю. Мы — лишь прах под ногами, это я помню.
— Ты попала сюда после промывки мозгов как объект для тренировки. Там, в поселке, тебя взяли под контроль. Твой мозг, понимаешь? Он подчинился им помимо твоей воли.
— Они убили мою волю, — согласилась я. — Мне кажется, я могла бы вспомнить, как это было. Если бы не страх.
