Слова тонули в шуме льющейся воды и грохоте посуды. Тама вынырнула из блаженного забытья, слезла с дивана и отправилась на кухню.
‑ Чего кричишь? ‑ спросила она сердито.
‑ Рассказываю, как тебя нашел. Вот смотри, ‑ сквозь пальцы блеснуло золото. ‑ Это в снегу. Я за ними, а автобус ‑ опачки! Ну, я через мост…
В Тамину ладонь легли золотые часы. Те самые.
Станька еще долго что‑то рассказывал о том, как заметил в сугробе блеск, как опоздал на автобус, как… Тама не слушала. Она перевернула часы; гравировку съедало темное, почти коричневое пятно, но все‑таки она была.
Сердце тревожно зачастило.
‑ Станька, ‑ она прижалась раскаленным лбом ко лбу Стэна, ‑ занудик мой любимый. Выбрось ты их, а? Ну пожалуйста!..
Тот надулся. На год младше Тамы, он был чуть ниже ее ростом. И ужасно не любил, когда его звали Станькой или Станчиком. Станислав ‑ что за имя? Размазня какая‑то. Вот Стэн ‑ другое дело, солидно и мужественно.
‑ Не дуйся, лапа, ‑ Тама пригладила его мягкие пушистые (ой, немужественные!) вихры. ‑ У меня предчувствие дурное. Выброси.
‑ Ладно. Только я историю читал… Ну, типа у мужика «Ролекс» был, а он его угробить хотел. С вышки прыгал, тряс, все такое. А потом ‑ в кастрюлю и кипятить. Полчаса кипятит, час ‑ ничего.
‑ И?..
‑ Ну, остановились. Мужик сразу: в компанию письмо, дистрибьютору письмо, в швейцарское консульство письмо. Мол, часы стали, моральный ущерб охрененный.
‑ А те?
‑ Без проблем, говорят. Мы вам заплатим, только скажите, ради бога, что вы с ними сделали? Выплачивают компенсацию, чин чина, новые часы дают. Он думает: «О, халява прилетела!» Потом зырь в инструкцию, а там строчку добавили: «Кипятить больше часа строжайше запрещено».
‑ Здорово! ‑ Тама хихикнула. Станька заулыбался:
‑ Вот я и хочу проверить: эти час протянут?
‑ Давай!
Тама сама набрала воду в кастрюлю и включила огонь. Часы обреченно булькнули.
Стэн склонился над кастрюлей.
‑ Идут. ‑ Лоб его собрался озадаченными складками. ‑ А вдруг это не подделка?
‑ Это ли‑ша, ‑ уверенно отозвалась Тама. ‑ В сто раз хуже любой подделки.
Стоять над кастрюлей показалось ей ужасно скучно. И она утащила Стэна в комнату с буфетом, под насмешливый взгляд голодной луны.
…Когда через полчаса Стэн голышом выскочил на кухню, вода в кастрюльке била ключом.
‑ Ну что? ‑ высунулась следом всклокоченная Тамина голова.
‑ Идут.
‑ Обалдеть! ‑ Она деловито зашлепала к плите. Стэн оглянулся:
‑ С ума сошла? Ты простуженная! Брысь в постель!
‑ О да! Лечи, лечи же меня, мой повелитель!
2
Тама лежала под колючим одеялом, вдыхая острый запах верблюжьей шерсти. Простыня сбилась куда‑то под диван, но искать ее не хотелось. За окном по‑утреннему деловито собачились коты, выясняя, кто из них орел, а кто ‑ мокрая курица.
Вот уже бог знает сколько дней Тама определяла время по кошачьему ору. «Ролекс» все‑таки сварился, и счастливые не наблюдали ни часов, ни календаря.
Тама потянулась. Стэн отправился на лекции, заучка. Обещал вернуться к обеду, принести чего‑нибудь вкусненького. Сама‑то она решила лежать, пока не захочется в туалет, а потом уж встать окончательно.
Утреннее солнце заглянуло в комнату. За окном захлопали птичьи крылья, и Тама вдруг вспомнила.
Ей опять снилась стена из кирпича. Самая обычная стена, вот только кладка слишком свежая. Раньше сон этот приходил чуть ли не каждую ночь ‑ с тех пор, как пропал Стэн, ‑ потом исчез и вот сегодня вернулся вновь. Что в этой стене такого жуткого, Тама не знала. Но всякий раз, увидев ее во сне, она просыпалась с тяжелым сердцем.
Солнечный луч передвинулся, зажигая искру на фаянсовом боку Димуровой пиалы. Крылья летучих мышей предупреждающе поднялись.
«Гил… ‑ ворвалось в голову Тамы, ‑ опасность… порох господа…»
‑ Иди на все четыре полдня! ‑ Тама вскочила и принялась сердито одеваться. Повалялась, называется! Еще придурок этот в голову лезет.
«Это важно, гил! Порох господа…»
‑ Отвянь!
В этот миг в дверь позвонили.
‑ Кто там? ‑ Девушка бросилась в прихожую. ‑ Стэнчик, ты?
Дверь отозвалась нетерпеливым лязгом. Тама насторожилась. Стэн тоже дергал ручку, но не так требовательно.
‑ Кто там? ‑ повторила она.
‑ Телеграмма, ‑ отозвался казенный голос. ‑ Откройте. Сердце пропустило два удара и заколотилось с бешеной скоростью. За дверью стоял Анатолий Павленко, телохранитель Валентина. Рассказывали, что как‑то он бежал с лесоповала и две недели пер сквозь тайгу, питаясь мясом убитой им сторожевой овчарки. Байка эта была сродни историям булгаковского Бегемота, но почему‑то Толика все звали профессором Павловым.
Не отрывая взгляда от дергающейся ручки, Тама потянулась за рюкзачком. Возня за дверью усилилась. Вместо того чтобы выломать фанеру, Павлов зачем‑то принялся ковыряться в замке. «Домушником себя мнит», ‑ решила Тама. У уголовников тоже есть свои комплексы.
«Дерринджер» куда‑то запропастился. Тама подняла рюкзак и вытряхнула его на пол. Оружие загремело по линолеуму, кувыркаясь, и в этот миг дверь сорвало с петель.
Ослепительный свет залил комнату. Тяжелая рука сграбастала девушку за ворот («мамочки! мамочки! мамочки!») и швырнула на диван.
‑ Что, овца? Беды не нюхала?!
От удара у Тамы из глаз посыпались искры.
‑ Полегче, Толик. Она мне целой нужна.
«И Валентин здесь, ‑ обмерла Тама. ‑ Ну, сейчас начнется…»
‑ Да ты че, Миядзаки? Ты гля на лярву! Она ж с козлом этим и в рот, и в грот, и в красную армию!
‑ Стал здесь. Умер. Понял?
Валентин подошел к Таме. Поправил на ее груди разорванную рубашку:
‑ Ну здравствуй, девочка моя. Что ж ты? Гуляешь с кем попало, от жениха бегаешь…
‑ Кто еще жених?! Ты, что ли?
Разбитый глаз уже начал заплывать. Тама потрогала его пальцем и подтянула колени к груди. Будущее виделось ей все более и более расплывчатым.
‑ Тома…
‑ Слышь, бугор, ‑ перебил Павлов, ‑ а может, ее того… с нежностью?
‑ Пасть закрой с нежностью. И фильтруй базло. ‑ Валентин повернулся к Таме:
