Куприянов остановился между крыльцом и собакой, постоял и громко крикнул в темноту:
— Илья Иванович! Я предлагал вам мир! Вы хотите войны? Вы ее получите! Я вам обещаю!
Он повернулся и мимо охранника быстро вернулся в дом.
Собака с трудом встала на ноги.
Охранник поколебался еще с полминуты, чутко, осторожно всматриваясь в темноту, потом взял пса за ошейник и потащил его, скулящего и хромающего, в дом. Из левого бока страдальца дога все так же торчали дротики, и теперь он напоминал очень облысевшего дикобраза.
Илья выждал еще несколько минут, потом, прячась за кустами, добрался до низкого штакетника старой ограды и перемахнул через нее.
Он осторожно оглянулся, прежде чем двинуться к машине. В доме в окнах мелькал слабый свет — то тут, то там. Хозяева воспользовались фонарями, искали свечи и вели подсчет своим потерям.
Илья подхватил болторез и быстро пошел к машине.
Корвет и Римма сидели уже на своих местах. Мотор работал глухо и ровно.
Илья упал рядом с Корветом и сказал:
— Без суеты — к выезду.
Корвет мягко тронул машину, спросил без волнения:
— А где наш заложник?
— Сейчас поищем… Хотя черт его знает, какой номер он еще выкинет.
— В чем мы прокололись? — слегка озаботился Корвет.
— В том, что не учли характера этого идиота. Он ждал не освобождения, а доли денег из выкупа за свою свободу.
Римма беззаботно засмеялась.
— Я же говорила тебе, Наполеон, что всегда бывает непредвиденная случайность, которая рушит все планы.
— Это не случайность, — возразил Илья. — Это моя глупость.
Они выкатились на центральную аллею и двинулись к воротам.
Ни в одном окне поселка свет уже не горел. Разошлись по постелям и любители шашлыка на свежем ночном воздухе.
Над воротами все так же горел слабенький зеленоватый фонарь.
— Останови, — попросил Илья. — Подождем его немного. Может быть, выскочит на нас.
Корвет выехал из ворот, сбросил газ и остановился.
— Дай сигнал, — сказал Илья. — Один длинный и два коротких.
Корвет поколебался и все же нажал на сигнал.
Резкий вой клаксона прорезал ночную тишину.
Никто не ответил, ничто не шевельнулось — насколько они могли разглядеть вокруг себя ночную панораму.
— Этот тип, владелец шикарного кобеля, орал, что будет воевать с нами, — равнодушно начал Корвет. — Как ты это понимаешь?
— Сейчас он готов уничтожить нас. Но одумается и воевать не будет. Будет торговаться.
— Ты так полагаешь? — засомневался Корвет.
— Предполагаю, во всяком случае.
— Не ошибись опять, Наполеон Великий! — встряла Римма.
— Видишь ли, Корвет, я для него слишком неуязвим. Такая война не имеет смысла.
— Как это?
— А так. Гангстерская война имеет свои законы. И свой смысл. Захватывают в заложники, убивают или похищают детей, как правило, ИЗ ОКРУЖЕНИЯ того, на кого стремятся надавить и подчинить своим целям. Убьют родителей, брата, жену, похитят ребенка, взорвут дом или автомобиль, обычная ерундовина. А я в этом плане защищен и наглухо прикрыт лучшей системой, которая только может быть.
— В каком смысле? — спросила Римма. — Тебя же пристрелят или в машине взорвут. Это сейчас запросто делается.
— Только и всего, — засмеялся Илья. — Пристрелят, так что они с меня получат? Любому бандиту, а уж тем более мафиозной группе смерть противника нужна, когда с нее имеют выгоду. Профессионалы не убивают за просто так. А защита моя заключается в том, что у меня нет ни родителей, через которых они могут угрожать мне, ни любимой женщины, ни детей — НИКОГО!.. Стариков своих я похоронил, сестер- братьев нет… Я для них, бандитов, неуязвим. Вот вы оба — на всякий случай — исчезните на недельку- другую.
Римма спросила тихо:
— Ты что, специально выстроил себе такую оборону?
— Нет. Так уж сложилось по жизни. В общем, враги мои имеют только единственный и ненужный шанс для разборки — прикончить меня самого. Не Бог весть какой большой навар они с этого получат.
— Они что-нибудь придумают, — заверил его Корвет. — Народ неглупый.
Илья не ответил, глянул в зеркало заднего вида и сказал:
— А вот и он. Включи габариты.
В слабом зеленоватом свете у ворот мелькнула тень и тут же исчезла в темноте.
Корвет включил фары.
Спартак появился из темноты — скособоченный, угрюмый, ступил в свет фар и напряженно попытался разглядеть, кто садит в автомобиле.
Илья распахнул заднюю дверь и окликнул добродушно:
— Садись, Спартак! Поехали домой. Кончен бал.
Спартак поколебался, потом прошел к машине и уселся рядом с Риммой.
— Со счастливым возвращением! — засмеялась она.
— Молчи, сука, — отрезал Спартак. — У вас выпить нет?
Корвет включил скорость и погнал машину в темноту. Илья залез в бардачок, достал непочатую бутылку рома (держал на случай экзотических праздников), распечатал ее и через плечо протянул Спартаку.
Тот вцепился в бутылку и сунул горлышко в рот, как младенец соску… Глотнул, потом оторвался и сказал убежденно:
— Сволочь ты, Пересветов. Истинная сволочь. Из-за поганых денег готов жизнь человека поставить на кон.
— Во-первых, денег нет, — ответил Илья, не оборачиваясь. — Во-вторых, я не желаю, чтобы всякая мразь, вроде твоего друга Куприянова, диктовала мне свои условия.
— Как это нет денег? — закричал на глазах пьянеющий Спартак. — Я все знаю, больше ты меня не обдуришь! Вы взяли и приз, и штрафные! Давайте мою долю, мерзавцы!
Римма виновато поежилась, похихикала, но насчет денег сказать что-либо не рискнула. Илья немного помолчал.
— Денег нет, поскольку мы успели проиграть их в казино. Что касается твоей доли, то ты прав — считай меня своим должником. В течение месяца, от силы двух, ты получишь свою долю.
— Подонок, — выразительно выдохнул Спартак. — Как я ненавижу таких, как ты! Удачливых по рождению, постоянно благополучных! У вас лучшие бабы, лучшая водка, лучшие машины! При любых временах, любых правительствах и государствах! Всякая ваша пакость сходит вам с рук, в любой дождь вы умудряетесь пройти сухими между струй!
— Хлебни-ка еще! — посоветовал Илья.
Спартак охотно послушался совета. На этот раз закашлялся от обжигающей жидкости, задохнулся, повалился набок, и Римма взяла из его рук бутылку.
Они молча въехали в Москву, минуя освещенный пикет ГАИ.
— Отвезите меня домой, — бессильно просипел Спартак.
— Конечно. Указывай дорогу.
Илья вспомнил, что не знает, где живет Спартак, не знает, с кем тот живет, кого любит, кого ненавидит — ничего о нем толком не знает, хотя уже несколько лет они работают в одном кабинете, сидят
