По рассказу капитана это выглядело приблизительно так.
—Я несколько лет подряд читал своим студентам всеобщую историю. Естественно, знал ее назубок. И для себя лично сделал один вывод — во все времена и эпохи историю делала сила.
— Например? — интересовался Юров.
— Возьмем французскую революцию 1871 года. Парижская коммуна пала, потому что сила была на стороне Тьера. В Отечественную войну 1812 года Кутузову удалось сохранить свои силы и он победил Наполеона. В Октябрьскую революцию 1917 года Ленин создал превосходство в силе. А вот нынешний вождь проморгал. У Гитлера огромное преимущество? А наша сила где? На одном только Луполове, говорят, более двухсот тысяч. Вот так...
— Значит, все?—спрашивал Юров, сдерживая закипающий гнев.
— Значит, все, — резюмировал Милявский. — Москва и Ленинград пали. Наша песенка спета...
Эдик терпеливо выслушивал Машу.
— Все ясно с Милявским.
— И, кажется, ясно с хирургическим корпусом, — говорила Маша. — Кузнецов сообщил — закрывают его. Кого можно было — списали, остальных переводят в Луполово.
— Это смерть.
— Кузнецов хочет вывезти последнюю партию, Эдик задумался.
— Найди Юрову пузырек спирта, пусть в этот день угощает Милявского, чтоб не торчал у ворот...
Дня через два Милявский выписался, а на третий день пришел кладбищенский сторож дядя Вася и рассказал, что гитлеровцы раскопали последнюю могилу и, обнаружив только два трупа, сделали снимок и уехали.
Эдик нашел в палате Машу и вызвал в коридор,
— Провал, моя маленькая. Немедленно передай Кузнецову, чтобы уходил. Немцы обнаружили, что на кладбище...
Маша как-то съежилась, собралась в комочек, словно зверек, приготовившийся к прыжку.
— Быстрее домой, — сказала она. — Быстрее, Только возьми из тайника комсомольские билеты,
— А ты? — спросил Эдик.
— Я ничего не знаю и к хирургическому корпусу отношения не имею. Быстрее домой. А я к Владимиру Петровичу... там же вычеркнем тебя из числа санитаров больницы. Чтоб никаких следов...
Они торопливо шли по двору,
— Я буду вечером у тебя дома.
— Жди, — бросила Маша, направляясь в контору. — И уходи. Чтобы духу твоего не было...
Светлана Ильинична встретила Эдика настороженно. Она привыкла, что молодые всегда приходили вместе. Тогда она накрывала на стол, садилась на диван за вязанье, а сама краешком глаза наблюдала за Машей и Эдиком.
— Ты что ж это сегодня так рано и один?
— Надоела эта больница до чертиков. Что, я места себе не найду? Возись с больными да покойниками. Сил нет.
Светлана Ильинична внимательно посмотрела на Эдика.
— Ой, что-то ты крутишь... Не случилось ли чего с Машей?
— Ну, что вы!... — воскликнул Эдик, и в голосе его прозвучал испуг. — Вот пришел, чтобы дождаться ее с работы.
— Ну, ну... — успокоилась Светлана Ильинична, — Ужином не угощаю. Вдвоем вам будет веселей.
Эдик вышел на кухню и закурил.
— Да ладно уж, кури в гостиной, — позвала Светлана Ильинична.
Эдик взял на кухне старое блюдце под пепельницу, снял с этажерки первую попавшуюся книгу и сел на диван. Курил, молча листая страницы. Кажется, это были мифы древней Греции.
Светлана Ильинична посмотрела на ходики, потом на Эдика, — Вот так и будем молчать?
Эдик погасил папиросу, встал, положил на этажерку книгу:
— Я пойду встречу.
— Бежишь? Не пущу. Вдвоем и ждать и горевать легче.
— Поймал вас на слове, — слабо улыбнулся Эдик, стараясь перевести разговор в другое русло. — А почему вы против того, чтобы мы поженились?
Светлана Ильинична подошла к Эдику, обняла его за плечи и расплакалась.
— Вы и без моего дозволения... что я, слепая или не мать своей дочери? Только сам посуди, разве сейчас такая пора, чтобы свадьбы играть? Вот сижу, а сердце кровью обливается... знаешь ведь, что дороже Маши у меня никого на свете нету...
В сенях стукнула дверь. Светлана Ильинична торопливо вытерла глаза ладонями, точь-в-точь как Маша, и бросилась навстречу. Маша вошла нахохлившаяся, даже сердитая.
— А мы заждались! — бодро воскликнула Светлана Ильинична.
— Вижу, — сказала Маша, — по глазам...
— Это от керосиновой лампы, — улыбнулась Светлана Ильинична. — Никак привыкнуть не могу. Глаза режет... — и вышла на кухню.
— А у тебя почему глаза сухие? — Маша прильнула к Эдику.
— Ну что там?
— Поздно. Взяли Юрова, Кузнецова и Пашанина.
— Неужели Милявский?
— Это надо проверить.
— Ну, голубки, хватит ворковать. Идите к столу. — Светлана Ильинична поставила картошку в мундирах и сковороду мелко порезанного жареного сала.
— Королевский ужин! — воскликнул Эдик, потирая руки.
— Перестань! — Маша укоризненно посмотрела на него.
— А ты не шипи на моего любимого зятя, — вступилась Светлана Ильинична. — Подумаешь, обиделась, что не захотел работать в твоей больнице. И правильно сделал. Здоровый парень с высшим образованием и в санитарах...
Маша посмотрела на Эдика, на мать и догадалась:
— Я ему давно говорила. Не уходил. Ревновал, наверное...
— Ох, какие ж вы еще дети! — вздохнула Светлана Ильинична. — Думаете, я поверила вашим сказкам? Говорите начистоту — кого надо выручать — Эдика или тебя?
— Мы пока в стороне, — хмуро сказала Маша, — а вот наших врачей сегодня взяли в ЕЛ.
— Зачем тебе рисковать? Продали их, продадут и тебя. Уходи, доченька, пока не поздно.
— Нет, мама, я сейчас не уйду. Арестованные не выдадут никого. Я уверена.
— Что ты молчишь, Эдик? Твоя любовь сама лезет в петлю, а ты молчишь?
— Маша права. Стоит ей только уйти, как в гестапо сразу поймут, что она тоже...
— А ты? Ты ведь ушел?
— Мама, я была там с самого начала, а Эдик — человек случайный. Там даже фамилия его нигде не числится. Поняла?
... Утром Эдик проснулся и с облегчением подумал, что сегодня торопиться некуда. Он лежал и смотрел на старые потемневшие обои. Поблекшие цветочки, ромбики, кружочки создавали фигуры фантастических животных, людей, неестественных, с причудливыми очертаниями головы, лица. Эдик любил эту старую стену и этот созданный его воображением мир, который всякий раз возвращал его в детство. Именно тогда, лежа на этой кровати во время болезни, он открыл этот мир и молчаливо входил в него, смущенный и тревожный. Сейчас ему было хорошо и спокойно. Он смотрел на эти знакомые обои со снисходительной улыбкой повзрослевшего человека.
— Ты чего это валяешься? — окликнул его Митька. — А на работу?
— Все. Отработал я свое.
— И правильно, — сказал Митька. — Нечего в холуях ходить.
— А что ты есть будешь? — спросил Эдик. — Ждешь, пока мама все продаст за бесценок?
Митька молчал. Эдик отметил про себя, что прежде за такие слова брат обзывал его всячески, клялся,
