что продаст последние кальсоны, но на работу «к ним» не пойдет. Эдик решил наступать.
— Пора за ум браться, — спокойно сказал он. — На любой работе можно приносить пользу не «им», а нам,
— Кому это — нам?
— Не задавай глупых вопросов.
Митька опять замолчал. Наверное, думал. Зачем-то выходил во двор, возвращался, возился с каким-то железом на кухне,
Эдик встал, вышел умыться.
— Между прочим, — сказал Митька, — вчера интересный случай у меня был. Встречает меня на Ульяновской дядька один и говорит — или я чокнулся или Эдик Стасевич помолодел лет на десять. Я поправил человека, не Эдик я, а Митька Стасевич. Тогда дядька спросил про тебя. Я, конечно, сказал.
— Что сказал?
— Ну, что ты в больнице работаешь.
— Дурак.
— А что, это секрет?
— А может быть, и секрет.
— Я не знал.
— Ну и что тот дядька? — полюбопытствовал Эдик.
— Тот дядька сказал — передай братухе, что просит его Шпаковский зайти в мастерскую, что в подвале детского сада.
Эдик хорошо знал это старое кирпичное здание. Долго держалось оно под бомбежками, и казалось, перенесет все, что выпало на его долю. Но доконали снаряды. Обрушились толстые стены красного кирпича. Уцелел, наверное, только подвал.
— Что ж ты раньше молчал! — воскликнул Эдик.
— Ты же убежал к своей... а вернулся, я уже спал.
— Интересно, что тут делает этот самый старый монтер железнодорожного радиоузла, — весело говорил Эдик, энергично растираясь полотенцем. — Интересно...
— Хороший дядька?
— Был ничего... я с ним начинал свою трудовую биографию, а теперь кто знает...
Над входом в полуподвал на почерневшем куске фанеры неровными буквами было выведено: «Ремонт жестяных предметов», Эдик прочитал, улыбнулся и открыл дверь. В нос ударил запах керосина, канифоли, серной кислоты. В просторном низком помещении валялись ведра, тазы, чайники. В углу на табурете шипел примус, и в пламени его накалялся паяльник с толстой ручкой.
На стук двери из соседней комнаты вышел Шпаковский — был он в черном переднике, небритый, осунувшийся и показался Эдику старым. Но глаза, живые и озорные, были по-прежнему молодыми.
— Здравствуй, бывший монтер, — весело протянул он руку. — Извини, что нестерильная, так, кажется, говорят у вас в больнице... Вот видишь, только гора с горой не сходятся...
— Это точно.
— А раз точно, садись. Братуха твой говорил, что ты в медицину ударился...
— Ушел я оттуда...
— Сам или ушли?
— Немножко сам, немножко ушли,
— Хитро, — улыбнулся Шпаковский.
— А вы почему... здесь? — Эдик хотел спросить, почему Шпаковский не эвакуировался, но раздумал.
— Я знаю, что ты хотел спросить, — нахмурился Шпаковский. — И отвечу. Потому что не боюсь тебя. Видел — ты в ополчении был. И правильно. Я бы, конечно, тоже вступил, но надо было демонтировать узел. Сам знаешь, какая там аппаратура была... Ну, вот, демонтирую я, значит, всю эту штуку, чтобы успеть с последним поездом. Да не вышло. Бабахнул он бомбу в наш клуб. Все на куски, а меня трохи оглушило. Пока отлежался — ехать некуда. Накрылся Могилев.
Эдик проворчал:
— Держались больше месяца...
— Знаю, — согласился Шпаковский. — Разве я кого виню? Будешь курить?
— Буду.
— На, угощайся германским табачком.
Закурили. Эдик подумал; что поступил опрометчиво, с первой встречи доверившись Шпаковскому. Глупо поступил, как мальчишка. Да и он не очень остерегается. Режет напрямую, как до войны.
— Ты ничего не сомневайся про меня, — каким-то потускневшим голосом сказал Шпаковский. — Мне ховаться от тебя нечего, Продашь, ну и черт со мной. Живу один, как бобыль, в своей хате. Узнал, что ты тоже остался, и аж на душе полегчало... — Шпаковский встал, снял с полки табличку с надписью «закрыто», вывесил ее за дверь, щелкнул ключом. — Пойдем в соседнюю комнату, я тебе что-то покажу.
В соседней комнате стояло два стола, заваленных кусками жести, медной и железной проволоки.
Шпаковский достал из под стола видавшее виды оцинкованное ведро, полное мусора, поднял его, поддел дно отверткой, и на руке у него осталось днище с круглой панелью радиоприемника.
— Вот монтирую потихоньку двухламповый, да деталей не хватает.
— Здорово! — воскликнул Эдик. — А то живешь как на том свете...
Шпаковский закрыл дно и поставил ведро под стол.
— Рискованно, — заметил Эдик.
— А что сейчас не рискованно? — разозлился Шпаковский. — Ходить без документа — рискованно, встретиться со знакомым — рискованно, поговорить с ним по душам опять же... одним словом, даже до ветру сходить и то...
— Все-таки держать прямо в мастерской...
— Это от злости. Давай сегодня ж отнесем ко мне домой. Посмотришь на мое логово...
Дом Шпаковского, ничем не лучше и не хуже других, стоял в поселке железнодорожников, огороженный аккуратным заборчиком. На участке было несколько яблонь, груш, а у дровяного сарая росла одинокая береза.
— Она тут всегда была? — кивнул на березу Эдик.
— Откуда тут березке взяться? — улыбнулся Шпаковский. — Начал строиться и принес ее из лесу. Я бы ими весь, участок засадил, да баба моя такой шум подняла — чуть эту отстоял.
«Логово» Шпаковского было чистым, аккуратно прибранным. На стене в самодельных, покрашенных под бронзу рамочках висели семейные фотографии.
— Отправил на Рославль свою с двумя дочками, а сам...
— Ничего, скоро встретитесь, — успокоил Эдик.
— Скоро? — недоверчиво посмотрел Шпаковский. Он поставил оцинкованное ведро у порога, снял старенький, поношенный плащ.
— Я думаю, скоро, — повторил Эдик более твердо. — Отступать уже некуда.
— Некуда? До Дальнего Востока сколько тысяч километров? Вот и считай...
— Не будет этого, — сердито сказал Эдик. — Если за Могилев так дрались, то дальше...
— Да не успокаивай ты меня, хлопче. Я сам себя тоже вот так успокаиваю, а душа болит... Садись к столу, перекусим, чтоб наши не журились...
Шпаковский все делал быстро, сноровисто, как заправская хозяйка. Эдик почему-то вспомнил, как они проводили со Шпаковским радиоточку в дом Маши, как Шпаковский вот так же непринужденно держался за столом. Эдик не заметил, как рядом с тарелкой квашеной капусты выросла поллитровая бутылка фиолетовой жидкости.
— Марочный денатурат.
— Страшный больно...
— А ты не бойся. Наверное, не в таких переделках бывал?
— Случалось... — Эдик взял в руки стакан, подозрительно посмотрел на содержимое, понюхал.
— Да брось ты присматриваться. Давай одним духом...
