— Ничего, сойдет и английский,— нетерпеливо, пересыпая свои слова бранью, заявил Кухарченко. — Один хрен, что немецкий, что английский...
Слова командира боевой группы покоробили Самсонова, заставили его брезгливо поморщиться. Он повернулся ко мне:
— Ну а английский ты хорошо знаешь?
-Да как сказать?.. Знаю немного,— отвечаю я, преодолевая чувство унизительной робости.
— За немца сможешь себя выдать?
— За немца?! Не понимаю! Я не знаю немецкого!
Не поворачивая головы, Самсонов спросил:
— Ты как, комиссар, полагаешь?
— Я?.. — Бывший отрядный писарь побагровел — он взят врасплох, капитан никогда прежде не интересовался его мнением.
— Чего тут думать? Время-то идет! перебил его Кухарченко, подмигивая проходившей мимо санитарке. — Я до обеда хочу обернуться.
— Я полагаю, товарищ капитан, операция весьма рискованная. , — Тьфу-ты! — с остервенением выругался Кухарченко. — Рискованно! Да тут в немецком тылу все, рискованно! Спать рискованно, жрать рискованно, до ветру пойти и то риск большой! Уж если рисковать, так по-красивому!
— Блестящая мысль,— не слушая Кухарченко, говорил командиру Ефимов. — Узнаю в ней ваш партизанский талант, дерзновение, знаете ли. Пожаловать к этой сволочи в фашистском обличье! Нда... Мне остается пожалеть, что не я об этом подумал.
Самсонов усмехнулся и похлопал Ефимова по руке.
— И вообще надо штаб привести в порядок перед подчиненными стыдно.
— Кстати, спасибо за столик, Саша, очень удобно. И для шахмат тоже. Сам-то ты поедешь? Вот бы тебя офицером одеть, а? Тебе и карты в руки. И немецкий ты все-таки знаешь немного. Ну ладно! Не буду, не буду...
— Георгий Иванович! — В тоне Ефимова сквозил упрек. — Вы же знаете, у меня сегодня встреча с переводчицей и связным Бубесом в Вейно. Есть возможность получить ценные сведения.
— Разве? Ну ладно, ладно. Ты не вправе рисковать собой. Ты мне нужен для агентурной работы. Вместо этого... того покойника...
— Еду, и никаких гвоздей! — вспылил вдруг Кухарченко, отталкиваясь от дерева — Беру с собой самых отчаянных ребят у нас и у Аксеныча. Семь раз прицелишься, наверняка промахнешься!..
Самсонов посмотрел на него исподлобья.
— Поедешь тогда, когда я скажу! проговорил он сквозь зубы и сорвал вдруг злость на Перцове: — Возьмешь с собой комиссара. Хватит ему в лагере ошиваться. Надо, на коней, авторитет создать...
Перцов снова прочистил горло. Румянец его заметно спал.
— Что?! На кой хрен мне эта сарделька? — Кухарченко хлопнул ладонью по животику Борьки- комиссара, который тот, сидя на Городище, не по дням, а по часам отращивал. — Ишь, соцнакопления нагулял на комиссарских харчах! Нет, своих подхалимов можешь себе оставить!
Самсонов встал и, неожиданно для всех, ударом кулака сбил со стола карту и шахматы-самоделки. Глаза его, дико смотревшие на Кухарченко, налились кровью. Не сказав ни слова, он повернулся и, ни на кого не глядя, зашагал к штабному шалашу. Он шел вытянув по швам руки, судорожно сжимая и разжимая пальцы.
— И чего разгневался? — нарушил молчание Ефимов, усмехаясь вовсе не уважительно. — Совсем не терпит возражений. Сдает хозяин, нервничает, ндрав показывает. Не хватает ему твоей выдержки, Алексей Харитонович. А ты не горячись, помалкивай да по-своему делай. Ну, нравится ему этот военный совет в Филях... Помни, отряд на тебя большие надежды возлагает. Если случится что с капитаном... Сам понимаешь... Комиссар — фигура чисто декоративная. Ты у нас — да что там!.. А сейчас я отведу от тебя гнев хозяина. На меня ты всегда можешь положиться. Сердиться не нужно, браток.
— Да разве я что сказал? — Хмурое лицо польщенного Кухарченко размякло в широченной улыбке. — Заносится больно Самсоныч. А что он без меня? Нуль без палочки!
Я ловил каждое слово, внимательно всматривался в знакомые, но ставшие чужими лица. Я старался разглядеть, понять, что крылось за видом, словами, действиями этих людей. В голове, как у какого-нибудь неандертальца, который впервые пытается думать, натужно копошились первые самостоятельные мысли... Ведь мне, черт побери, впервые приходилось самому решать такие непосильно трудные задачи!
С тех пор как я окончательно освоился с мыслью: Самсонов — убийца Богомаза,— я стал иначе относиться к людям. Еще недавно я считал всех наших людей стопроцентными патриотами, а теперь я увидел, что патриотизм иных растворен в лимфе себялюбия и что порой процент патриотизма, как процент гемоглобина, совсем низок. Каждый, кто шел в тыл врага, назывался стопроцентным патриотом. Среди нас были патриоты самой высокой пробы — как Богомаз. И люди фальшивой пробы. Как заранее определить процент благородного металла в человеке?..
Я стал наблюдательным и осторожным: «Надо убедить Самсонова, что я ему не опасен!» Сменив в порыве душевного отчаяния розовые очки на черные, я стал недоверчивым, всюду подозревал фальшь, низость, коварство... Наверное я не знаю — охотится ли за мной Самсонов, собирается ли убить. «Для чего,— и сейчас спрашивал я себя,— одевает он меня в форму немецкого офицера? Не хочет ли убрать меня? Чтобы убить Богомаза, ему тоже потребовалось одеть людей в гитлеровские мундиры... Нет, недаром это, не случайно...»
— А ну вас всех к хренам! — лениво протянул Кухарченко и почесал, зевая, волосатую грудь. Под смуглой кожей рябью забегали, заходили тугие узлы мускулов.
— Если рано вернешься,— сказал ему Ефимов с масленой улыбкой,— загляни в Александрово, к той самой. Она мне литровочку обещала. Прима! Первачок на табачке настоянный!..
Надо разобраться во всех этих людях, но как это сделать? Чужая душа, вспомнил я народную мудрость, потемки. Чужая душа — темен бор. Легко заблудиться в ее тайниках.
Когда Кухарченко ушел, Ефимов сказал мне тоном начальника:
— Возьми у разведчиков полный офицерский костюм. У них там целый склад этого добра. Через час на операцию. Я сам соберу народ. Поедете в крупный стан полиции. Кухарченко скажет какой.
«Как он противен мне»,— думал я, повертываясь к нему спиной.
— Подожди! — окликнул он меня и, обогнав, достал что-то из кармана. Он улыбался. — Возьми, Витя. Пригодится. Для пущей солидности.
Что это? Крест? Так это же Генриха Заала крест! У меня его Самсонов отобрал.
— Постой! Хозяин велел проинструктировать тебя. Ну, что я тебе могу сказать?.. Станиславского читал? Нет? Жаль — прекрасное руководство не только для артистов, но и для разведчиков, поскольку разведчики тоже артисты. Так вот... Роль, говорит Станиславский, должна быть надета не внакидку, не в один рукав, как набрасывают шинель,— надо всего себя втиснуть в кожу другого человека... И еще он говорил: в жизни следует играть правдоподобнее, чем на сцене, где тебе заранее верят, иначе можно нарваться на скандал. Самое главное для актера в жизни, каким является разведчик,— чувство меры... Провалившихся освистывают пулями! Ну, беги! Переодевайся!
Инструктаж продолжался, когда я переоделся:
— Подтяни сапоги! Офицеры-немцы носят сапоги почти до колен, а не сжимают их в гармошку, как наши пижоны... Подстриги ногти — ты ж обер-лейтенант, а не китайский мандарин.
Он даже обнюхал меня:
— Вроде ничего! Не подходи к костру — опытные немцы и полицаи наших лесовиков по дыму узнают. Возьми «Кёльнской» воды у Иванова...
— Часа через три или четыре — был уже полдень — перепуганный пастушонок доставил властям села Перекладовичи листок бумаги, оказавшийся ультиматумом:
«Бургомистру и начальнику полиции села Перекладовичи, Могилевский гебитскомиссариат. Генеральный комиссариат, Белорутения, Рейхскомиссариат Остланд.
В целях безопасности личного состава и имущества германской армии настоящим предлагаю вам, на основании приказа генерального комиссара №082, собрать все имеющееся в селе огнестрельное оружие. Предлагаю вам, бургомистру и начальнику полиции, в сопровождении не более пяти полицейских, лично
