подхалима. Бери человека самостоятельного, независимого, инициативного, с фантазией. Такие ребята обычно самолюбивы, ершисты, с начальством не ладят, липовых авторитетов не признают, характер у них сложный, а о себе они самого хорошего мнения. Иначе они и не подумали бы идти в нашу отборную часть. Только неумный начальник, опасаясь за свое место, окружает себя посредственностями, льстецами, подхалимами, опасными карьеристами. Начальник деловой и толковый окружает себя людьми блестящих способностей, которые дополняют, а в случае необходимости всегда могут и заменить его.
Именно таким разведчиком и был Евгений Кульчицкий.
Группа «Феликс» вернулась в «братскую могилу», так и не обнаруженную немцами, а на следующий день опять разорвался в Бялоблотском лесу таинственный снаряд. Вечером Констант послал Центру подробную шифровку о загадочном взрыве. Когда радистка через сутки приняла и расшифровала ответную радиограмму от Директора, Констант пробежал ее глазами и молча протянул Евгению.
Констант и Евгений вышли из землянки, чтобы обсудить новый приказ. Над частоколом сосен мерцали звезды.
— Похоже, что немцы и впрямь тут бросаются ракетами, — заметил Евгений, глядя, как Констант поджигает трофейной австрийской зажигалкой листок с радиограммой Директора.
— Не думаю, что нам удастся выполнить этот приказ, — расстроенным тоном проговорил Констант. — Все наши помощники — крестьяне, а горожан рабочих почти нет.
— Устроим смычку города и деревни, — предложил Евгений. — Вон Тесть говорил, что у него два двоюродных брата в городе работают: один в Познани, на машиностроительном заводе, другой — в Бреслау. Найдется городская родня и у других наших поляков в Пыздрах, Лёндеке, Яроцине.
— Да я расспрашивал Тестя об этих его братьях, Зигмунте и Мечиславе. Зигмунт работает на военном электротехническом заводе в Бреслау конторским служащим. Беда в том, что ему, видно, засорили мозги и он сочувствует реакционной Армии Крайовой. Крайовцы популярны в городском подполье, у них довольно большие связи, они многое знают... но ведь ты помнишь этих гавриков по Восточной Польше: мечтают о панской Польше буржуев и помещиков, морочат народу голову, одинаково пугают его и немцами и русскими. Под Люблином они не только отказывались помогать нам, советским разведчикам и Армии Людовой, но даже часто вредили как могли: выдавали гестаповцам, нападали на наших из засады, убивали...
— Да, этим летом они троих моих друзей по спецшколе ночью под Парчевом зарезали. Есть среди рядовых крайовцев, конечно, и настоящие патриоты, только замороченные, оболваненные. А фашист он везде фашист: немец, итальянец, украинский националист-бандеровец, поляк, русский власовец...
— Так как же нам выполнить новое задание? Крайовцев не заставишь на себя работать... Они молятся на Лондон и уповают на свое эмигрантское правительство в Лондоне. Их так и называют «лондонскими поляками». Вот если бы ты был англичанином, они бы в лепешку расшиблись.
— Если бы я был англичанином?..
— Ну да! Тогда бы они все для тебя сделали.
— Костя! А что, если мне стать англичанином? Я убежден, что «аковцы» знают больше нас о «чудо- оружии»...
— Как это — стать англичанином?
— Ты же знаешь, отец у меня был дипломатом, я много лет жил и учился в Англии и Америке, знаю английский, как русский.
— Чепуха ерундейшая! Тоже мне мистер-твистер!
— Слушай! Ну почему не попробовать? По отношению к нашим британским союзникам это вполне лояльно. Английскому народу тоже выгодно, чтобы «лондонские поляки» не занимались междоусобной дракой, а боролись против бошей. А до этих интриганов в лондонском эмигрантском польском правительстве нам дела нет.
— Ну и фантазер же ты, Женька!
Евгений понимал, что ему трудно будет убедить Константа: тот любил такие операции, которые он мог наперед рассчитать с математической точностью, заранее все предусмотрев, взвесив все опасности, а тут уравнение с множеством неизвестных...
— Ты же сам говоришь, что у них большие связи, что они многое знают. Представлюсь им как английский разведчик, придумаю «легенду»...
— Такой маскарад закончится безымянной могилой.
— Я выдавал себя за полицая, за власовца, а среди полицаев даже за немецкого обер-лейтенанта, хотя не ахти как знаю немецкий язык. А за англичанина среди поляков я вполне сойду.
— По виду, пожалуй. И по языку, может быть... Но ведь ты уж сколько лет как не бывал в этой самой Англии! Вечно ты так: или голова в кустах, или грудь в крестах.
— Язык, на котором говорил с детства, никогда не забудется. Елки-палки! Ну что могло измениться в этой стране загнивающего капитализма? Костя, друг! Я уверен, что справлюсь. Я всю войну жалел, что не знаю в совершенстве немецкий...
— Брось ты это! Директор не разрешит...
— Разрешит, обязательно разрешит...
Почувствовав, несмотря на рассерженный тон, что оборона Константа слабеет, Евгений атаковал друга с новой силой. Сам он все пуще загорался своей смелой, может быть, чересчур смелой идеей, но именно такие небывало дерзкие приключения любил он больше всего.
Осторожный, осмотрительный, не любящий лишнего риска Констант Домбровский сдался только на следующий день. И еще через день пришло разрешение Центра со всеми необходимыми инструкциями «Директора». К этому времени Евгений успел уже хорошенько продумать свой план...
4. СКОРПИОН ЖАЛИТ САМОГО СЕБЯ
«Дора» — это концлагерь, расположенный у самого подножия мрачной горы Конштайн, километрах в четырех от городка Нордхаузен.
«Дора» — это сто пятьдесят бараков основного концлагеря, через которые прошли сто двадцать тысяч рабов, говорящих почти на двух десятках языков.
«Дора» — это дьявольский гипноз страха, постоянный гнет несносной тоски, неотступная как тень близость смерти.
«Дора» — это сто двадцать тысяч «гехаймтрегер» — «носителей тайны».
«Дора» — это большая тюрьма и крематорий с двумя мощными печами.
«Дора» — это кладбище с полуметровым слоем пепла и обугленных человеческих костей. Тайна умерла с ними. Так думали гестаповцы.
«Дора» — это последнее, что видели десятки тысяч рабов рейха, прежде чем навсегда исчезнуть в потемках горы Конштайн.
Ночью, вскоре после отбоя, на крытых соломой нарах третьего яруса собрались подпольщики концлагеря «Дора Миттельбау». Вокруг незаметно разместились дозорные.
— Товарищи! — тихо начал Старшой. — Прежде всего почтим память наших казненных подпольщиков минутой молчания. Вставать не надо — негде. Помянем и сорок тысяч наших товарищей, которые уже погибли в подземном заводе...
Помолчав, чтобы переводчики успели перевести его слова немцам, французам, полякам, чехам, Старшой прочистил горло и снова заговорил:
— Друзья! Зверская расправа наци над нашими братьями ни у кого из нас не вызывает удивления. Чуя свой конец, фашисты окончательно теряют голову от страха и сатанеют. Доказательство тому —
