желание и время, я тебе расскажу об этом и ты убедишься, что это правда.
– То есть… – осторожно спросил Данила, – если я все время буду чего-то сильно хотеть, то это обязательно сбудется, так что ли? Как в сказке?
– Примерно. Хотя – далеко не обязательно, – согласился Охотник. – Ведь не зря люди, во всех без исключения странах мира, в самых разных религиях, еще в незапамятные времена придумали молитвы. Как способ выражения своих желаний и передачи их Богу.
– Вы что, верите в бога?! – искренне удивился Гном.
– Я верю в то, что не все столь просто в этом мире, как кажется на первый взгляд, – сдержанно ответил Охотник. – И над всеми нами есть другая, высшая сила. А как ее звать-величать – Бог или иначе – это уже не столь важно.
– Наверное, – вздохнул Данила. А потом, помолчав, вдруг спросил: – Вы не будете смеяться, Ярослав Михайлович, если я вам сейчас что-то расскажу? Что-то очень важное. Я никому раньше это не рассказывал, даже Пашке. Боялся – подумает, что я с ума сошел. Или просто дуркую. Но это было, клянусь!
– Обещаю тебе, что бы ты ни рассказал, я отнесусь к твоим словам серьезно, – заверил мальчишку заинтригованный Охотник.
У Ярослава вдруг возникло странное, непривычное, но в чем-то даже приятное ощущение, что все происходящее сейчас в этой каптерке, в эту самую минуту, ему уже знакомо. Что все это уже было наяву. Когда-то давно… И что удивительная история, которую ему сейчас расскажет сидящий на кровати, крайне возбужденный конопатый парень по прозвищу Гном оставит неизгладимый след в его дальнейшей жизни…
Что-то между ними – им и Данилой – определенным образом происходило. Но вот что?
– Я ее видел, – вновь опустив глаза, тихо прошептал Найденов.
– Кого ты видел? Где?
– Я видел мою маму. Однажды ночью, еще в старом детдоме, на Урале, я долго не мог уснуть. Долго лежал и смотрел в окно, на звезды. А потом… потом всего на секунду закрыл глаза и сразу же почувствовал, как ко мне на кровать, возле ног, кто-то сел. Я сразу же открыл глаза и увидел маму. Она была в том же самом платье, в котором погибла… Только вся словно светилась изнутри, таким мягким бело-голубым светом… как облако ночью, при свете луны… Вначале я сильно испугался, но она взяла меня за руку… Тогда я другой рукой сильно ущипнул себя за лицо, но ничего не исчезло. Мама по-прежнему сидела у меня в ногах и улыбалась… А потом сказала мне, что я – молодец. Настоящий мужчина. Сказала, что война скоро закончится, в начале мая следующего года… И еще сказала, что меня сразу после окончания войны перевезут в другой город… Потом погладила по голове. Сказала, что все у меня в конце концов будет хорошо и я справлюсь со всеми трудностями. И что мне… – Гном на секунду запнулся, проглотил застрявший в горле комок. Прошептал, чуть слышно, не в силах смотреть в глаза Охотника: – Что я найду друга – человека в военной форме, с тростью… А еще предупредила, чтобы я опасался другого человека – с раздвоенным шрамом над левой бровью… Это все было так странно… Она совсем не открывала рта, но я слышал ее голос у себя в ушах, в голове… Каждое слово… Помню, как с надеждой разглядывал спяших пацанов, не проснется ли кто-нибудь из них и не увидит ли то же самое, что вижу я. Чтобы потом подтвердить – я не сошел с ума… Но мама, опять прочитав мои мысли, сказала, чтобы я не беспокоился. Они все спят и ничего не слышат… И тогда я решился. Я спросил ее, как ей т а м… Мама ничего не ответила, только опять нежно погладила меня по голове. Потом нагнулась, поцеловала в лоб и пожелала спокойной ночи. Я тут же уснул. А когда проснулся, все было так же, как всегда… Только… только возле моих ног было примято одеяло. Как будто там недавно кто-то сидел… Первое время, недели две или около того, я был словно контуженный. Ни о чем другом, кроме маминых откровений, и думать не мог. Даже на всякий случай записал на внутренней стороне обложки, в тетрадке по математике: «Май 1945 года, конец войны. Человек в военной форме с тростью – друг. Человек со шрамом – враг». Через семь месяцев война действительно кончилась. Потом наш детдом расформировали и всех отправили по разным городам. Так я оказался в Ленинграде… А еще через год я впервые приехал сюда и сразу… увидел вас… И вашу трость… Сегодня вы меня позвали, сказали, что берете к себе в группу усиленной подготовки и даже почему-то пригласили в гости, на новоселье… Вот и выходит, что мне осталось только выяснить, кто такой человек со шрамом… Но и того, что уже сбылось, достаточно, чтобы поверить – той ночью я не бредил и мне ничего не померещилось. Это действительно была моя мама. Она разговаривала со мной оттуда. А раз так, значит никакой смерти нет. По крайней мере ее не стоит бояться. Потому что с ее приходом еще ничего не заканчивается. Может, совсем даже наоборот – все самое важное и интересное только начинается… Между прочим, она до сих пор со мной.
– Кто?
– Тетрадка. Та, где я записал мамины слова. Она у меня спрятана, в щели под подоконником, в нашей детдомовской библиотеке. Эта запись сделана синими чернилами. В тот день у нас в классе других не было. Кончились. Вот учительница и достала флакон с синими и налила всем по чуть-чуть. Мы тогда еще писали диктант, по Пушкину. «У Лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том…» И там есть число… Все остальные записи в этой и других тетрадях сделаны только черными чернилами. Я не обманываю.
– Кто бы сомневался, – пробормотал Ярослав, задумчиво разглядывая мальчишку. – Знаешь, это самая невероятная история, из тех, которые мне приходилось слышать. Невероятная и, я не сомневаюсь, абсолютно достоверная.
– Значит, вы верите про человека с тростью – тоже?! Я послезавтра достану тетрадь…
– Это лишнее, брат Гном. Хотя… знаешь, а ведь, черт побери, действительно интересно взглянуть на запись своими глазами! Не каждый день такое чудо в жизни происходит. И – не у каждого… С ума сойти. Ведь ты прав – кому расскажи, сочтут сумасшедшим. И отправят в желтый дом.
– Я ее достану, – пообещал Данила. – И, если вы не против, Ярослав Михайлович, на всякий случай отдам вам на хранение. Так будет надежней и спокойней. Эта тетрадка – самое дорогое и, наверное, единственное, что у меня есть свое. Все остальное – казенное. Государственное.
– Стой, – подняв руку, чуть нахмурился Охотник. – Подожди. Давай на время оставим эту интересную тему. Слишком много информации за короткое время – это тоже плохо. Можно отравиться. Для начала вполне хватит и того, что ты мне сейчас рассказал.
– Как хотите, – пожал плечами Гном. – Только я уже и так выложил все. Больше у меня секретов нет.
– Тем лучше, – Ярослав встал, подошел к печке, присел на стоящую рядом чурку, открыл чугунную дверцу и забросил внутрь пару полешек. – Принесешь тетрадь, а там решим, где ее лучше оставить. Честно говоря, я уже заинтригован. Не терпится взглянуть.
– Вы не разочаруетесь, – улыбнулся Данила.
– Да уж, – хмыкнул Охотник. – Ладно, время позднее. Лучше о твоей будущей подготовке поговорим, брат Гном. Конкретно, о том, чем она будет в корне отличаться от основной программы…
Минут через пятнадцать Ярослав отправил то и дело зевающего, заметно клюющего носом Данилу обратно в казарму, спать, а сам, перебравшись на койку, еще долго сидел в задумчивости за столом, глядя на висящую за окном полную луну, покручивая в руке стакан с плескающимся на донышке остывшим чаем и то и дело хмуря лоб. Подумать действительно было о чем.
Иногда время тянется бесконечно. Но случаются моменты, когда оно сжимается до предела, вмещая в крохотный отрезок столько же судьбоносных событий, сколько происходит за несколько лет. Последние полчаса показались Охотнику если не вечностью, то уж эпохой наверняка. Отнюдь не по скорости передвижения стрелок по циферблату – с этим-то как раз все было нормально. А по своему удельному весу, по значению той информации, которую он вдруг получил от мальчишки.
Ярослав внимательно наблюдал за Данилой в течение всего монолога. И знал – в удивительном, выходящем за рамки привычного порядка вещей рассказе маленького Гнома не было даже намека на фальшь. Такое с ходу придумать почти невозможно. А упоминание о сохраненной тетрадке с записями вообще мгновенно отметало все остающиеся где-то глубоко в подсознании остатки сомнения. В таком случае…
В таком случае Данила абсолютно прав насчет определения смерти. И это только подтверждает правильность легкого отношения ниндзя и вообще всех японцев к факту окончания нашего земного
