добровольцев не находилось. Приемные пункты пустовали.
Для обмена на продукты люди несли одежду в ближайшие села. На заснеженных дорогах их задерживали немцы и, угрожая расстрелом, отбирали последнее барахло. Несчастные возвращались в город с пустыми руками. Многие замерзали. По обочинам дорог виднелись из-под снега раздетые, обледеневшие трупы.
На базар гитлеровцы завезли целый грузовик папирос и выменивали их на теплую одежду. Одновременно по рядам ходили патрули, выискивая валенки, шарфы, фуфайки, шапки — словом, все, что хоть немного могло обогреть солдат великой Германии.
Завидев, что кто-нибудь из-под полы вытаскивал заветную вещь, собираясь выменять ее на яйца или картошку, немецкие солдаты подбегали и отбирали ее. Для виду людям выдавали расписки об изъятии теплой одежды. Но расписки эти не отоваривались.
Гром артиллерии, не переставая, катился с востока. Изредка снаряды долетали до города. Почти каждый день советские самолеты бомбили аэродром и береговую артиллерию немцев. Боясь атаки с моря, гитлеровцы обнесли побережье колючей проволокой, ночами взлетали ракеты, освещая скованный льдом залив. По слухам, фронт проходил всего в пятнадцати километрах от Таганрога.
Цены подскочили. Десяток яиц стоил триста рублей — ровно столько, сколько оккупанты платили за месяц среднему рабочему.
По улицам города слонялись оборванные, голодные военнопленные, которым посчастливилось выбраться из лагерей. Вымаливая пищу, они робко стучались в двери каждого дома. Но жители сами голодали и не могли им помочь. Сочувственно относились лишь к раненым. Завидев перебинтованного человека, женщины скрывались в глубине квартир и появлялись вновь, отдавая последнюю картофелину или мерзлый бурак.
А фашисты усиленно возили в сторону фронта бревна и доски для оборонительных сооружений. По городу не прекращались облавы. Независимо от пола и возраста задержанных гнали на окопные работы. Даже легкораненых военнопленных направляли туда же.
Видно, туго приходилось захватчикам. Десятки грузовиков и санитарных автомобилей доставляли в Таганрог раненых и обмороженных. Городские амбулатории, школы срочно оборудовались под госпитали. Постельных принадлежностей не хватало. Немцы ходили по квартирам и реквизировали простыни и одеяла.
Дмитрий Кирсанов собирался отметить день своего рождения в узком семейном кругу. Он пригласил братьев Николая и Алексея. Не было только Юрия, который все еще находился под следствием и содержался немцами в городской тюрьме.
Первым поздравить именинника пришел Николай. В подарок брату он принес дорогую шапку из серого каракуля и перчатки на меху. Присел к столу и, теребя край скатерти своими длинными пальцами, недовольно сказал:
— Алексей просил передать, что по важному делу задерживается в редакции...
— Подождем, — сказал Дмитрий. — А что ты узнал о Юрии? Когда же, наконец, они закончат это следствие?
— Я сегодня вновь разговаривал с Ходаевским. Просил его заступиться. — Николай поднялся из-за стола, худой и длинный, прошелся по комнате. — Это было так унизительно...
— Он отказал тебе в помощи?
— Нет. Но он опять подчеркнул, что Юрий уличен немцами в воровстве.
— История, конечно, не очень красивая. Юрий просто сошел с ума с этим золотом... И все же это наш брат. Кому же, как не нам, позаботиться о нем? Мы должны сделать для него все. Быть может, нужно предложить им взятку? Если нужны деньги, я готов дать незамедлительно, — нервно предложил Дмитрий.
— Подождем день-другой. Господин Ходаевский обещал сегодня же поговорить с ортскомендантом.
— Главное, не упустить время. Когда они вынесут приговор, будет поздно что-либо предпринимать. — Дмитрий стиснул руки, хрустнул пальцами. — Ты это понимаешь?
— Понимаю, — устало сказал Николай. — Я сделал все, что мог. Теперь надежда только на Алексея...
Братья замолчали. В комнате повисла гнетущая тишина. Электростанция вновь не работала, и комната была освещена керосиновой лампой. Угрюмые тени братьев скользили по стенам. Из кухни раздавались негромкие женские голоса и звон посуды. Там хозяйничали жены Дмитрия и Алексея.
Наконец дверь раскрылась, и вошла жена Алексея — худая молодящаяся блондинка с утомленным и капризным лицом.
— Полюбуйтесь! Какой я вам пирог испекла! Твой любимый, Дмитрий, с капустой. — Она поднесла блюдо с пирогом к имениннику. — У нас еще и сладкий есть. С изюмом. Отметим сегодняшний день...
Но братья не разделяли ее восторгов.
— Благодарим, — сказал Николай. — Но думаю, что мне сегодня кусок в горло не полезет. Мы тут ломаем голову, как бы Юрия выручить...
— Он сам виноват. Надоело, — капризно сказала женщина. — Не портите нам хоть сегодня праздник.
— Праздник! — раздражался все больше Николай. — Ты забыла, моя милая, как неделю назад сидела на чемоданах? Боялась, как бы большевики в Таганрог не вернулись. Только и разговоров было — успеть бы вовремя с немцами эвакуироваться. А сегодня, чуть успокоилось, мы уже о пирогах думаем. Откуда такое легкомыслие? Поражаюсь...
— Ты ничуть не изменился. При немцах ты такой же раздражительный, как и при большевиках, — насмешливо произнесла женщина.
В это время что-то глухо стукнуло в окно. Николай вздрогнул.
— А вот и Алексей! — обрадовался Дмитрий. — Он шутник. Уже двадцать лет в этот день он бросает снежок мне в окно...
Через минуту в комнате появился Алексей Кирсанов. Он был весел, лицо его розовело от мороза. Стиснув старшего брата в объятиях, он трижды поцеловал его в щеки.
— Поздравляю! Почему ты не спрашиваешь меня о моем подарке?
— Полноте! До подарков ли в наше тревожное время?
— А почему бы и нет? Поведай о своем самом большом желании, и, если я провидец, оно будет исполнено, — таинственно пообещал Алексей.
— Ты же знаешь. Если бы Юрий был здесь, на нашем маленьком семейном торжестве, лучшего подарка я бы и не желал.
— Считай, что этот подарок ты уже получил.
— Не шути, Алексей. Объясни, в чем дело.
— Сначала прочтите эту маленькую записку. Она от Юрия, — Алексей извлек из кармана клочок бумаги.
В это время в комнате появилась хозяйка дома, жена Дмитрия.
— Ну, все в сборе? Прошу к столу, — по-хозяйски властно сказала она.
— Одну минуточку, дорогая. Алексей принес письмо от Юрия. Ну, читай же скорее, — попросил Дмитрий.
— Нет, нет, — отмахнулся тот. — Письмо не совсем пристойно, Наш братец допустил там несколько крепких выражений... Читайте сами.
— Где же мои очки? — заволновался Дмитрий.
Он вышел в соседнюю комнату за очками, а Николай резким движением почти выхватил письмо из рук Алексея и подошел к письменному столу, где горела вторая керосиновая лампа.
«...Все говорит за то, что Стоянов донес в ортскомендатуру, такой гнусняк, — писал Юрий. — Так лизал в свое время, а теперь из шкуры лезет, чтобы... Да и ортскомендант и зондеркоманда хороши. Я их ненавижу сейчас. Ты, видишь ли, загребай жар — они будут платить три-пять рублей золотом в месяц. Ты рискуй головой, голодай и не моги красть. Арестовывают и расстреливают, не считаясь ни с положением, ни
